"Артур Миллер. Фокус" - читать интересную книгу автора

же, как и в тот, прошлый раз, оценивала его, но теперь он не мог встать и
убежать от этого. Ее неправдоподобно подвижные губы постоянно двигались, как
будто пытаясь примирить различные впечатления о нем которые вертелись в ее
сознании.
- Мистер Арделл вышел. Я замещаю его, пока он не вернется. Если вы
хотите, вы можете дождаться его. Некоторым мужчинам не нравится, чтобы
собеседование с ними проводили женщины, - официально и холодно сообщила она.
Он старался выбраться из пут ее голоса. - Мне... я не возражаю. - Он
засмеялся. И тут же понял, что по-идиотски.
- Вы хотите здесь работать? - сухо спросила она.
Он кивнул. - Я думал, нет ли здесь чего-нибудь подходящего для меня.
- Какую работу вы ищете?
В ее тоне слышалось подводящее итог контральто, как будто она
безжалостно загоняла его в ловушку. Она ни разу даже не пошевелилась. Именно
так должна сидеть сдерживающая ярость женщина, - выпрямившись, с приподнятой
бровью и не отводя взгляда. Все же, с надеждой подумал он, может быть это ее
обычный деловой вид.
- Мне бы хотелось применить, тот опыт, который у меня есть.
- Здесь вам не пригодится ваш предыдущий опыт. Здесь берут на работу
кого угодно. Все что нужно, так это иметь гражданство. Здесь берут евреев,
черномазых, итальяшек, кого угодно.
Ворвавшийся ему в рот воздух рассеял все слова.
- Вы решили, что я еврейка, - мстительно сказала она.
Она задавала вопрос. Он едва заметно кивнул, глаза его расширились и
остановились на ней.
- Значит, вы были не в своем уме. Теперь, думаю, вы поняли.
Ему было трудно вдохнуть. Он как будто находился во сне. Это походило
на то, как в кино лицо изменяется при помощи наплыва, а потом становится
новым персонажем, но с тем же лицом. Она не изменилась со времени той беседы
в его кабинете. Но черты ее лица воздействовали на него иначе. Ее глаза, в
которых он высмотрел эту затаенную насмешливость, теперь были темными
глазами много плакавшей женщины. Ее нос... ему пришло в голову, что носы у
ирландцев часто имеют такой наклон, и теперь он подумал, что это ей идет. И
все же это был тот же самый нос. Ее манера громко говорить больше не
казалась вызывающей. Он подумал, что, скорее это было результатом
решительности и то, что раньше свидетельствовало о грубости, теперь говорило
о презрении к уклончивым ответам. Как еврейка, она казалось одетой в дешевом
вкусе, слишком ярко. Но как не еврейка, в том же платье она показалась ему
интересной женщиной, которая через одежду выражала свое душевное состояние.
Было так, будто теперь она имела право на недостатки; как будто ее
своеобразие, ее стиль, ее резкость не были больше результатом плохого
воспитания и слепого подражания светским манерам, но проявлением бунтарского
духа, сердитого духа, духа который отваживался не считаться с мелкими
правилами поведения. Как еврейка она казалась ядовитой и развязной, и он
ненавидел себя, хотя его так ужасно тянуло к ней, но теперь, он больше не
боялся ее, потому что теперь его любовь могла изливаться не замаранной виной
за чувство к тому, что его достоинство всегда требовало презирать. Он
сглотнул, в то время как его глаза опустились на столешницу.
Он не понимал, как вообще в ней ошибся. В ней не было ничего
еврейского. Ничего.