"Генри Миллер. Нью-Йорк и обратно (джазовая легенда) " - читать интересную книгу автора

Тысячи посетителей разом пожирают фирменные блюда и сосут коктейли через
соломинки. Большинство из них трезвы, как стеклышко, лысы, безмозглы и в
средних летах. Они приходят послушать "зажигательные песни" в исполнении
сирен - своих ровесниц. Софи Такер, чье выступление - главный гвоздь
программы, поет про гомика, за которого, дескать, по ошибке выскочила замуж.
И когда она говорит: "Хрен тебе! ", тот отвечает: "Тьфу, черт! " Она
растолстела, эта Софи, поэтому часто не в духе; настроение ей поднимают лишь
камушки по тридцать шесть карат. "Последняя из знойных мамочек! " - так
обычно объявляют ее выход. И впрямь, Америка больше не разводит эту породу.
Новые певички - само совершенство: высокие, стройные, полногрудые
пустозвонки. И все как одна пользуются микрофонами, хотя прекрасно обошлись
бы и так. На трезвую голову их оглушительный рев быстро вызывает у вас
приступ дурноты. Что-что, а кричать они умеют. И любят. Голоса от виски
становятся громкими, озлобленными, глотки - лужеными, что как нельзя лучше
сочетается с детскими личиками, кукольными жестами и душераздирающими
текстами о разбитом навеки сердце. Грандиозное зрелище, на подготовку
которого должно было уйти целое состояние, но которое оставляет тебя
совершенно безучастным. И только вышеупомянутые груди заставляют сердце
биться чаще. Бьюсь об заклад: любая костлявая, страшненькая француженка,
имей она хоть унцию человеческого ума и тепла, заткнет за пояс всех этих
марионеток. Ибо в ней нашлось бы то самое нечто, о чем американцы столько
болтают - и чего не способны достичь. В Америке нечта нет. Вот где собака
зарыта. И не говори, будто я просто зол на родную страну. Всегда должно быть
нечто. Улавливаешь мысль?

А теперь, Джои, поведаю тебе о моих одиноких ночах в Нью-Йорке, о том,
как я фланировал по Бродвею взад-вперед, сворачивал в переулки, выныривал
обратно, заглядывал в окна и дверные проемы, постоянно думая о чуде - когда
же оно свершится и свершится ли? Но ничего не происходило. Как-то раз я
посетил стильную закусочную на Западной Сорок пятой, напротив "Голубой
пещеры". Недурное местечко для съемки "Убийц" Хемингуэя. Встретил пару
крутых парней в незапятнанных костюмах, с болезненно-желтой кожей и густыми
бровями. Лица - точно впадины кратеров. Взгляды шальные, пронизывающие; вмиг
разделают тебя и оценят, словно большой кусок лежалой конины. Несколько
шлюшек с Шестой авеню заявились в компании самых изумительных хористок,
каких мне только доводилось видеть. Одна из последних тут же присела рядом
со мной. Она была так прекрасна, так мила, так свежа, так невинна, так
невыразимо безукоризненна во всех отношениях, что я не смел посмотреть ей в
глаза, лишь глядел на шелковые перчатки. Ее длинные локоны, свободно
распущенные по плечам, ниспадали до самой талии. Хористка села на высокий
стул, заказала кофе с крохотным сандвичем, после чего изящно удалилась
вместе с едой к себе в номер. Взломщики сейфов приветствовали ее как
знакомую, однако с почтением. Эта девчонка вполне могла бы стать "Мисс
Америка тысяча девятьсот тридцать пятого года". Говорю тебе, она воплощенная
греза! Не могу вообразить ее в постели с мужчиной (если только у того
золотой жезл), или прогуливающейся по улице, или поедающей крупный сочный
бифштекс с луком и грибами. Невозможно даже помыслить, чтобы она заходила в
ванную комнату, разве что прополоскать горлышко. У таких не бывает личной
жизни. Все, на что я способен, - это представить себе, как она позирует для
обложки журнала, обнажая бесконечно совершенную кожу, которая никогда не