"Генри Миллер. Размышления о писательстве. Моя жизнь и моя эпоха" - читать интересную книгу автора

Генри Миллер.

Размышления о писательстве. Моя жизнь и моя эпоха

(пер. Алексей Зверев)

РАЗМЫШЛЕНИЕ О ПИСАТЕЛЬСТВЕ

Как-то, отвечая на анкету, Кнут Гамсун заметил, что пишет исключительно
с целью убить время. Думаю, даже если он был искренен, все равно
заблуждался. Писательство, как сама жизнь, есть странствие с целью что-то
постичь. Оно - метафизическое приключение: способ косвенного познания
реальности, позволяющий обрести целостный, а не ограниченный взгляд на
Вселенную. Писатель существует между верхним слоем бытия и нижним и ступает
на тропу, связывающую их, с тем чтобы в конце концов самому стать этой
тропой.
Я начинал в состоянии абсолютной растерянности и недоумения, увязнув в
болоте различных идей, переживаний и житейских наблюдений. Даже и сегодня я
по-прежнему не считаю себя писателем в принятом значении слова. Я просто
человек, рассказывающий историю своей жизни, и чем дальше продвигается этот
рассказ, тем более я его чувствую неисчерпаемым. Он бесконечен, как сама
эволюция мира. И представляет собой выворачивание всего сокровенного,
путешествие в самых немыслимых широтах, - пока в какой-то точке вдруг не
начнешь понимать, что рассказываемое далеко не так важно, как сам рассказ.
Это вот свойство, неотделимое от искусства, и сообщает ему метафизический
оттенок, - оттого оно поднято над временем, над пространством, оно
вплетается в целокупный ритм космоса, может быть, даже им одним и
определяясь. А "целительность" искусства в том одном и состоит: в его
значимости, в его бесцельности, в его незавершимости.
Я почти с первых своих шагов хорошо знал, что никакой цели не
существует. Менее всего притязаю я объять целое - стремлюсь только донести
мое ощущение целого в каждом фрагменте, в каждой книге, возникающее как
память о моих скитаниях, поскольку вспахиваю жизнь все глубже: и прошлое, и
будущее. И когда вот так ее вспахиваешь день за днем, появляется убеждение,
которое намного существеннее веры или догмы. Я становлюсь все более
безразличен к своей участи как писателя, но все увереннее в своем
человеческом предназначении.
Поначалу я старательно изучал стилистику и приемы тех, кого почитал,
кем восхищался, - Ницше, Достоевского, Гамсуна, даже Томаса Манна, на
которого теперь смотрю просто как на уверенного ремесленника, этакого
поднаторевшего в своем деле каменщика, ломовую лошадь, а может, и осла,
тянущего повозку с неистовым старанием. Я подражал самым разным манерам в
надежде отыскать ключ к изводившей меня тайне - как писать. И кончилось тем,
что я уперся в тупик, пережив надрыв и отчаяние, какое дано испытать не
столь многим; а вся суть в том, что не мог я отделить в себе писателя от
человека, и провал в творчестве значил для меня провал судьбы. А был провал.
Я понял, что представляю собой ничто, хуже того, отрицательную величину. И
вот, достигнув этой точки, очутившись как бы среди мертвого Саргассова моря,
я начал писать по-настоящему. Начал с нуля, выбросив за борт все свои
накопления, даже те, которыми особенно дорожил. Как только я услышал