"Лариса Миллер. Заметки, записи, штрихи..." - читать интересную книгу автора

В прозрачные августовские дни 93-го снимался один и тот же эпизод: из
ворот дачи, возле которых стояла черная довоенного вида машина, негромко
переговариваясь, выходили люди в светлых одеждах, останавливались у края
песчаной аллеи и вдруг начинали петь: "Вечерний звон, вечерний звон, как
много дум наводит он...". И от этого тихого пения, легких одежд, летней
светотени, стройных сосен возникало чувство гармонии и покоя. Хотелось
остановить мгновение, и оно послушно останавливалось. Вернее,
возвращалось. Снимался дубль за дублем. Люди в белом исчезали, появлялись
снова, девочка в белых носочках садилась в машину, машина трогалась,
девочкина мама в сотый раз ей наказывала: "Надя, только до поворота и
обратно". О чем все это? Кто эти люди? Куда едет машина? Все выяснилось
этой осенью, когда я посмотрела фильм Никиты Михалкова Утомленные солнцем.
Ностальгическая дымка развеялась и оказалось, что и люди в белом, и черная
машина, и зеленый грузовик, груженный милыми моему сердцу вещами, - все
это следует в одном направлении. Место назначения - АД. Куда же еще можно
попасть, живя в России? Если есть здесь "баловни судьбы", то ими могут
считаться те, кто прожил жизнь у врат ада, так и не войдя внутрь.
Утомленные солнцем - не только о прошлой жизни, но и нынешней. Танки,
ревущие и грохочущие в начале фильма, до сих пор ревут и грохочут. И до
сих пор люди мечутся среди этого металла и дыма - то в Москве, то в
Грозном. Прошло полвека с того летнего дня, о котором картина, а бред все
длится. И что ни акция, то сюр, подобный тем кадрам из фильма, когда
граждане в противогазах бегают по берегу реки, хватая и насильно укладывая
на носилки всех подряд. И захочешь спросить зачем, почему, кто
распорядился, - да не сможешь, не найдешь лица. Одни маски да хоботы.
Нет в России идиллии и не было никогда. Но, как ни странно, были и есть
счастливые. Мои самые ранние райские воспоминания - послевоенное детство в
Замоскворечье: коммуналка на первом этаже, распахнутое летом окно,
одновременно служившее дверью, сирень под окнами. Жизнь моя протекала в
обычной для тех лет семье: бабушка, дедушка, мать. (Отца не было, он погиб
на фронте.) В обычных по тем временам условиях: взрослые с утра до вечера
на работе, я - во дворе. Ни хроническая нехватка денег, ни открытая форма
туберкулеза у соседа, ни громкие выкрики и стоны его умственно
неполноценной дочери не могли омрачить моего детства. Ведь все мои близкие
были рядом. Со мной не случилось того, что с Любой и Саней, жившими
несколькими этажами выше: их отца - военного хирурга - увели ночью, а мать
покончила с собой.
"Утомленное солнце нежно с мо, нежно с мо, нежно с мо...", - так звучало
знаменитое танго в Гаграх начала пятидесятых. Пластинку, которую каждый
вечер крутили перед сеансом, постоянно заедало в одном и том же месте.
Гагры - еще один благословенный уголок моего детства. Я часто вижу его
сегодня в кадрах кинохроники: пустые пляжи, разгромленные покинутые дома,
изуродованные деревья, измученные лица. "Край родной, навек любимый, где
найдешь еще такой?"
В самые острые дни чеченского кризиса один молодой корреспондент в своем
телерепортаже с места событий сказал, что труднее всего даже не находиться
под пулями, а, вырвавшись на время домой в Москву, возвращаться снова в
этот ад. Несмотря на то, что Бог миловал, и я никогда не бывала в горячей
точке, хорошо понимаю, о чем он говорит. Нечто подобное (хотя конечно же
на ином уровне) испытывала, когда возвращалась из-за рубежа на родную