"Цутому Минаками. Снежная дорога (Современная японская новелла) " - читать интересную книгу автора

хвастаться этим, но лично мне нечем гордиться. Вспоминаю своих товарищей,
низкорослых, сутулых, увечных - кто без глаза, кто без пальца. Было даже
трое туберкулезных, таких, как я. Вторая-третья категории запаса. Работали в
поле, в деревне - вот и призвали. В общем, всякая шваль, как называл нас наш
командир. И солдатами не были, и жили не солдатской жизнью - толком и
рассказать нечего. Многие, услышав про "кавалерию", делали круглые глаза и
покатывались со смеху. После этого у меня и вовсе пропадала охота говорить.
Иногда мне вспоминался погибший Кобаяси. Не когда я рассказывал о своей
службе, а как-то вдруг, в минуты одиночества. Но время шло, и те годы,
казалось, совсем истерлись из памяти. Странная штука - память. Люди склонны
забывать все дурное. Может быть, оттого, что такие воспоминания причиняют им
боль. И потому, когда жена, рассказав о восторгах дочери, потрогавшей
лошадиные губы, добавила: "Не то, что ты!" - мне сделалось неприятно. Ведь в
военное время мы даже не были с ней знакомы. Тогда я был женат на матери
своей старшей дочери. С ней мы расстались вскоре после войны, я женился во
второй раз, но только моя первая жена знала о том, что мне довелось
пережить, и не упускала случая, особенно незадолго до разрыва, с презрением
поведать посторонним о моей "службе". Новой жене я ничего не говорил о своем
прошлом... Вопрос Токонами всколыхнул осевшие на дне памяти переживания:
лошади напоминали мне о былом. Вот почему я так растерялся, не зная, что
ответить ему. Выходит, черную кровь, струящуюся по лицу погибшего фронтового
товарища - впрочем, не слишком ли громко сказано о нас, обозных ездовых, так
и не понюхавших настоящего фронта? - лишь присыпало долгим снегом времени...

6

Всю эту зиму я пробездельничал, только и делал, что гулял. Когда
выдавалась минутка, я шел к дому Маттани - посмотреть на лошадей, - но с
хозяйками не заговаривал.
У коновязи, переливающейся серебром в лучах солнца, спокойно стоят
серая и гнедая. Мать и дочь со смехом бросают в них снежками. В такие минуты
мне очень хочется окликнуть их. Эта серая, единственная на конюшне, - не с
ней ли играла тринадцать лет назад моя дочь? Может, она, Ханако?... Но нет,
этой, пожалуй, не больше двадцати. Значит, не она, вздыхаю я. А на другой
день снова думаю: все-таки она, только очень одряхлевшая. Я знаю, ее редко
выводят на улицу. Как ее зовут? Но мать с дочерью держатся так, что мне,
постороннему, неловко приставать к ним с расспросами. Отца теперь нет, все
тяготы легли на материнские плечи: скоро хлопотная пора - летний сезон. Надо
за зиму хорошенько откормить лошадей. Маттани просто с ног сбились, готовясь
к лету. А мать, наверное, еще терзают тяжкие думы о будущем дочери,
пожертвовавшей учебой. Я не раз представлял, как захожу к ним на двор, и все
же любопытство было не столь велико, чтобы заговорить с ними.
Вот уже третью зиму мы живем вдвоем с кухаркой. Жена и дочь - в Токио.
Девочка учится в третьем классе школы второй ступени и лишь изредка
приезжает сюда, в городок. Это специальная муниципальная школа для калек, в
Сэтагая. Благодаря отчаянным стараниям матери она научилась ходить на
костылях, но все же частенько ей приходится добираться до школы на коляске.
Жена не может оставить ее ни на час.
На днях я приезжал в Токио, по делам, и зашел домой, но никого не
застал. Жена с дочерью ушли в больницу. Я сразу уехал обратно, а в тот же