"Татьяна Минасян. Ольга I, Павел II... " - читать интересную книгу автора

уехать и она сможет добраться до места каторги, жить вместе с осужденным
преступником ей все равно не позволят, решение было принято окончательно и
бесповоротно. Резко обмакнув перо в чернильницу, он прижал прошение к столу
и, едва не порвав бумагу, наискосок перечеркнул написанный на ней текст
неровной отрывистой надписью: 'Отказать'.
Получив отказ, княгиня Мария Николаевна Волконская предприняла еще
несколько попыток добиться разрешения на отъезд к бывшему князю Сергею
Григорьевичу, однако император, сказав 'нет' один раз, уже не мог изменить
своему первому решению. Прошли годы, и Волконская смирилась с тем, что ей
придется остаться в Петербурге и что она больше никогда не увидит своего
мужа. Утешением для нее стал подрастающий сын, воспитанию которого она и
посвятила свою дальнейшую жизнь.
Что же касается жен других ссыльных, то, если у кого-нибудь из них и
возникали такие же мысли об отъезде в Сибирь, как у Волконской, они,
наученные ее горьким опытом, не решились на них настаивать.
Несостоявшееся восстание постепенно забывалось, а к концу царствования
Николая I о нем не часто вспоминал даже сам император. После смерти царя
Николая в 1855 году ссыльным было разрешено вернуться в столицу, но те
немногие, кто к тому времени был еще жив, этим разрешением не
воспользовались: они прочно обосновались на поселении, завели семьи с
местными женщинами и менять устоявшуюся жизнь не захотели.

Ясная Поляна, 1862 г.

В кабинете графа Льва Николаевича Толстого царил обычный для этого
помещения беспорядок - много неделями не вытираемой пыли и разбросанных где
попало вещей. Впрочем, справедливости ради следовало бы сказать, что в
последние месяцы, с появлением в доме молодой хозяйки, эта комната, как и
все имение в целом, сделалась гораздо более чистой и прибранной. По крайней
мере, сапоги на туалетном столике у Толстого больше не стояли, да и табачным
дымом в кабинете теперь пахло не так сильно. Вот только хозяина кабинета эти
перемены совершенно не радовали.
Он смотрел в будущее и не видел ровным счетом ничего. Новая жизнь,
которая, как ему представлялось, должна была начаться после женитьбы на
барышне Софье Берс, так и не началась. Все шло, как прежде, разве что
прибавилось поводов для раздражения: молодая супруга то и дело порывалась
чем-нибудь ему помочь и сделать что-нибудь 'для его спокойствия' и при этом
словно бы нарочно добивалась противоположного результата. И больше всего
пугали Льва не ее неуклюжие попытки порадовать его, а мысли о том, что
теперь так будет всегда, до самой его старости, что такая жизнь уже никогда
ни в малейшей степени не изменится...
Вести дневник ему теперь приходилось тайком, преподавание в
крестьянской школе и другие дела, в которые он еще недавно уходил 'с
головой', больше не приносили ему удовольствия... Даже писать не хотелось. А
точнее - хотелось, но граф абсолютно не знал, о чем. Продолжать рассказы о
войне? Он, несомненно, мог бы еще многое сказать по этому вопросу, но
почему-то душа к нему у писателя больше не лежала. Он бы предпочел взяться
за что-то новое, возможно, за большой роман, который занял бы его на много
лет, в который можно было бы погрузиться полностью... Однако стоило Толстому
задуматься о том, что могло бы лечь в основу такой работы, как все его мысли