"Алексей Минеев. Монастырь у Теплой реки (Сб."Остров пурпурной ящерицы")" - читать интересную книгу автора

буквально с "клеточных времен" организм так или иначе соприкасается
непосредственно с миром, его окружающим.
У разумного существа, кроме того, вместе с мощной управляющей машиной -
мозгом должен быть хорошо развитый исполнительный механизм - рука, лапа,
клешня, хобот, щупальце, стрекало, усик и так далее. Он должен быть
достаточно гибким для производства сложных манипуляций, а также обладать
высокой чувствительностью осязания - тактильностью. В процессе же своей
деятельности - борьбы или несчастного случая - разумное существо может
лишиться одного или нескольких органов чувств, например зрения. Но развитое
общество не даст погибнуть своему разумному собрату: оно будет жить в
обществе инвалидом. И ему придется приспосабливаться к новой обстановке,
заменяя действие утраченного органа другими, например осязанием. И
обязательно найдется со временем кто-то, свой "Брайль", который предложит
азбуку для такого инвалида, где зрение будет заменено осязанием.
Брехт предположил тогда, что "Маадимская библиотека" являлась
письменным собранием для слепых от рождения или потерявших зрение марсиан.
Тогда, полагал он, за расшифровку с надеждой на успех может взяться слепой
от рождения человек. Для слепых не будет играть существенной роли различие в
восприятии зрительных образов. А "буквы" для обоих, как бы ни отличались
друг от друга человек и марсианин, в этом случае будут иметь общее
физическое происхождение, основанное на осязании. Слепой должен понять
слепого! И время, разделяющее их, не должно встать непреодолимой преградой
на этом пути.
Брехт был слеп. Слеп от рождения. Он никогда не видел синего неба,
зеленого листа, прозрачной воды. Конечно, он много слышал обо всем этом, но
его окружал другой мир - мир звуков, тонких запахов, мир, рождающийся в
сознании под кончиками его чутких пальцев.
Его глаза не различали света, но он никогда бы не спутал солнце в
зените и солнце на закате. Он чувствовал на лице мельчайшие изменения того
колыхающегося, теплого, ласкового потока, который посылало ему небо. Он
никогда не видел зеленой травы, но слово "зеленый" ассоциировалось для него
с горьким привкусом травинки, сорванной на прогретом апрельским солнцем
пригорке. Оттенков каждого цвета для него существовало бесчисленное
множество - привкус и клейкость весеннего тополиного листа нельзя было
спутать с твердым и шершавым листом середины лета, ни тем более с хрупким и
горьким прощальным листом осени.
Чувствительность его пальцев поражала окружающих. Он мог сказать: "Вот
чистый лист бумаги, а это газета - я чувствую вмятины от шрифта" - и ни разу
не ошибался.
И прекрасные лица своих юных воспитанниц он различал так же отчетливо,
как и его зрячие коллеги. Пальцы - вот его зрение, ни разу еще не
подводившее его в этом большом и сложном мире.
И если он прав, под его пальцами может возродиться история другого,
непохожего на наш, мира, навсегда канувшего в вечность.
Трудно было поверить в себя, в свои возможности, в то, что он может
справиться с задачей, оказавшейся не по силам целым научным коллективам. Еще
труднее оказалось убедить в этом других.
Он консультировался с видными специалистами в области астроархеологии
и, выслушав его, они соглашались - да, в этом что-то есть.
Ободренный поддержкой, он стал добиваться своего участия в