"Рауль Мир-Хайдаров. Чигатай, Тупик 2" - читать интересную книгу автора

наполнителей старался получить не в лаборатории, а непременно у Краснова. В
прохладе огне- и взрывоопасных складов, оглядывая заставленные полки и
стеллажи, Мергияс-ака говорил: "Все знает, ничего не путает Краснов.
Молодец, учился, дурака не валял, как некоторые",- и почему-то зло косился в
сторону конторы. А поостыв, добавлял: "Ин-жи-нир, хорош инжинир!" И как-то
неожиданно для Краснова стали величать его Борисом Михайловичем,
Борисом-ака.
Однажды, в начале зимы, в туманное и сырое утро Краснов торопился на
работу. За пазухой нового, недавно купленного пальто у него лежали две
горячие лепешки. Чайхана, в которой он, как обычно, хотел позавтракать,
оказалась закрытой, и Борис решил попить чаю с вахтером: у того на плите
зимой всегда кипел чайник.
Он шел по мокрому Чигатаю, ощущая тепло и запах свежих лепешек, и так
велико было искушение откусить кусочек, что он невольно замедлил шаг. И тут
вдруг его окликнули:
- Товарищ инжинир, доброе утро! День сырой, зайдите в чайхану, выпейте
пиалу чая.
В проеме распахнутой двери стоял рослый мужчина в меховой безрукавке и
широким жестом приглашал войти.
За дверью Борис увидел ярко горевшую лампочку и часть стены, завешенную
тяжелым темно-красным ковром. Оттуда на Краснова дохнуло теплом, древесным
углем и типично восточным запахом множества ковров. Эту чайхану на Чигатае,
неподалеку от управления, Краснов приметил давно и уже знал, что она
махаллинская, а это совсем не то, что базарная. Доступ сюда имеют обычно
лишь завсегдатаи и местные жители.
Борис секунду раздумывал, но улыбка не сбегала с лица чайханщика, жест
был искренен и щедр, и он вошел.
С тех пор Краснов частенько бывал здесь, но с особым настроением
заглядывал именно поутру, поздней осенью и зимой...
...В сутеми слякотного или морозного утра, когда скудно отапливаемый
мангалами старый город нехотя просыпался, Краснов, приподняв короткий
воротник пальто, спешил, как обычно, через базар. Лепешечник, за спиной
которого жарко исходил паром тандыр, уже как старому знакомому протягивал
ему две с любовью отобранные лепешки, и он, не сбавляя темпа, обгонял
какие-то неожиданно возникавшие из светлевшей тьмы согнутые, закутанные
фигуры, слыша вокруг себя почему-то приглушенный, не свойственный базару
говор. Странно, даже арбакеш, чей голос перекрывает в полдень многоязычный
гомон, поутру был удивительно тих.
Восток... Загадка...
Всегда, в любой день, еще издали, едва свернув с Сагбана, он видел
светившиеся окна махаллинской чайханы. Вытирал взмокший от быстрой ходьбы
лоб, вынимал у порога из-за пазухи лепешки и решительно распахивал дверь.
Обычно в это время посетителей не было. На его приветствие Махсум-ака,
проводивший последнюю инвентаризацию чайников или возившийся с самоваром,
отвечал бодро и с какой-то беззаботной веселостью: "Э, салам алейкум,
Борис-инжинир, мархамат, заходи скорей".
От огромных, потускневших, с зеленоватым отливом медных самоваров
разливалось тепло. В отсутствие посетителей горела одна лампочка напротив
двери, и поэтому уходившие в темноту стены казались завешенными черными
коврами, только вдруг проезжавшая мимо машина била в окна ярким лучом фар, и