"Семиклассницы" - читать интересную книгу автора (Прилежаева Мария Павловна)

I

Интернат готовился к отъезду в Москву. Ребята упаковывали вещевые мешки, внезапно охладев к деревне Нечаевке; где прожили ровно два года. Все хотели домой. Разговоры неизменно сводились к одной теме:

— А вот в Москве…

Особенно любили говорить о Москве по вечерам, когда в небе остывает заря, а у реки во всю мочь квакают лягушки. Кто-нибудь вспоминал — там, наверное, ещё ходят трамваи. Каждый вечер обсуждали, какая теперь стала Москва, всем хотелось поскорее увидеть метро, Гоголевский бульвар, Красную площадь, свой дом в переулке.

Однако прошел июль, потом август. Возвращение домой откладывалось. Ребята все лето проработали в поле. Это было третье лето работы школьной бригады на полях, и многие москвичи теперь не отставали от нечаевцев.

Наташа Тихонова с удивлением вспоминала, как раньше боялась ходить босиком по скошенной траве. Наташа научилась крутить из соломы жгуты и вязать ими охапки ржи, ставить снопы в бабки или складывать в кресты, научилась запрягать лошадь, и, стоя в пустой телеге, подпрыгивающей на кочках, она могла лихо прокатить по сжатому полю и завернуть именно к тому скирду, который нужно свозить на обмолот, а главное, научилась работать, не уставая в первый же час. Но теперь это Наташу не радовало — как все в интернате, она скучала по дому. Ей хотелось только обогнать напоследок Феню, а та уехала с бригадой на дальние поля, и Наташа не надеялась увидеться с подругой перед отъездом.

Наступил сентябрь. Полетела над полем паутина, затих лес, небо стало холоднее и выше, вздрагивающие листья осин багровели на солнце.

Фенина бригада наконец вернулась в Нечаевку.

Феня прибежала в интернат в первый же вечер. У нее выцвели брови, облупился нос, русые волосы, зачесанные гладко назад, отлипали желтизной.

— Ох, Наташка! А я думала — уехали. Хорошо, что застала!

— А я вот тебе что приготовила, — сказала Наташа, — дарю на намять.

Она протянула коробку, в которой сложены были две ленты, карандаш и несколько картинок.

Феня обрадовалась лентам и карандашу.

— Картинки-то прибери, у нас маленьких нет. Разве по стенам для красоты развесить.

Она вплела в косу зеленую ленту, полюбовалась.

— Прожили бы еще зиму. Куда вам спешить? Заведешь, небось, новую подругу в Москве. Важную!

— Вот еще! Думаешь, как в Москве, так уж и важные!

— На то Москва, — серьезно возразила Феня. — Только неохота мне из Нечаевки никуда уезжать. Думается, дома лучше.

— Дома лучше, — согласилась Наташа.



Картофель стали убирать вместе, на одной борозде. Феня работала без торопливости, с той непринужденной легкостью, которой так завидовала Наташа. Пока Феня оттаскивала полное ведро к куче картофеля, Наташа украдкой разгибала спину.

— Отдыхай, отдыхай, — снисходительно заметила Феня. — За мной не угонишься. Бабы и те за мной не все поспевают.

Феня была словоохотлива. Работа не мешала ей говорить. А говорить Фене хотелось только об одном — о том, что мамка всю зиму болела: привязалась к ней хворь с тех самых пор, как прислали на отца похоронную. Пришлось бы им туго, но Феня пошла по отцу в Михеевых, а Михеевы все на работе ловкие.

Картофелины прыгали в ведро одна за другой, стукаясь о стенки. Наташа устала. Если Феня родилась уж такая ловкая, то нечего и стараться — все равно не догнать, и Наташа села прямо в борозду. Раньше Феня прикрикнула бы на нее, а теперь даже не взглянула.

Она продолжала толковать об уборке картофеля, о том, что в школе скоро начнутся занятия, ребята позапаслись карандашами, тетрадками, а вот у нее валенок нет. Настанет зима, в чем пойдешь в школу?

Феня говорила обычным своим озабоченным тоном, не ища сочувствия у Наташи. Наташа поняла: Феня ничуть не опечалена ее отъездом. Обидно.

Наташа поднялась, отряхнула с платья землю и не спеша побрела вдоль борозды.

«Ну и пускай, — думала она. — Подружу с кем-нибудь у себя в Москве».

В конце поля стояла березовая роща. Весной все здесь звенело и буйно цвело. Теперь роща была тиха. Неслышно падали листья. Наташа вошла в лес, испытывая неожиданное чувство робости. Она шла мимо березок, трогая рукой их пятнистые стволы. В роще пусто, словно в брошенном доме. Наташа уедет, а березки будут стоять.

«Почему я с ней подружилась? — рассуждала Наташа. — Про приключения она читать не любит. Придумывать тоже не любит. Если начнет придумывать, то все похоже на правду. А это неинтересно».

Наташа вспомнила, как ходила с Феней в лес. Феня знала самые грибные и ягодные места, все знала в лесу, на реке, в поле, все умела. Наташа привыкла относиться к Фене с почтительным уважением. Но сейчас было обидно и грустно, что ее отъезд безразличен подруге. Как будто и не прожили вместе два года!..

Всякий раз, чувствуя себя обиженной, Наташа принималась в воображении своем совершать героические и удивительные поступки: это ее утешало.

Сидя на пеньке в опустевшей роще, сквозь осенние ветви которой синело прохладное небо, она и сейчас начала плести цепь необычайных происшествий. В каждом из них героиней была она, Наташа, и была она похожа на себя и непохожа. Похожа потому, что оставалась той же четырнадцатилетней румяной девочкой, с густыми, падающими на плечи светлыми волосами и совсем уже обыкновенным, даже немного круглым носом, а непохожей на себя была Наташа потому, что несла ее небывалая смелость, как ветер несет лодку, надувая паруса.

Происходило все, конечно, на фронте. Каким-то образом там оказались все интернатские ребята. Они занимались обыкновенными делами. Феня перевязывала раненых. А Наташа была прославленным снайпером. Она сидела на сосне, как все снайперы. Вот немцы пошли в психическую атаку. Наташа прицелилась и выстрелила. Один немец упал, Наташа выстрелила еще раз, еще…

Начали разрываться снаряды, вокруг загорелись деревья, и Наташа все стреляла и убила сто семьдесят шесть фрицев. Атака немцев отбита, а Наташа, окровавленная, лежит на носилках и умирает. Пришла Феня и стала позади всех, вытирая слезы. Наташа слабым голосом сказала: «Я не сержусь на тебя за то, что ты забыла меня сразу, как только я уехала в Москву». Феня ответила: «Прости меня. Я не знала, что ты героиня».

Наташа не умерла. Ее привезли в Москву, Михаил Иванович Калинин дал ей орден и сказал: «Смотрите все, какая необыкновенная героиня». А Наташа ответила: «Служу Советскому Союзу!» — и отдала пионерский салют…

Тут Наташа — не героиня, а обыкновенная — вздохнула, потому что, прославившись, не знала, что «придумывать» дальше.

Растроганная и удовлетворенная, она посидела на пеньке, перебирая сухие листья, и вернулась в поле. В поле горел костер. Ребята ели испеченную на углях картошку. Громче всех шумела Тася Добросклонова.

— Ага! — закричала она, увидев Наташу. — Прогуляла самое главное. Ребята! Прогульщикам ничего не говорить. И не давать картошки.

— Не нужна мне ваша картошка! — ответила Наташа. — Секретчики!

Но она догадалась: в интернате что-то произошло.

Феня тащила полное ведро, и ее порыжевшие волосы прилипли ко лбу, губы опустились от усталости или обиды.

«Неужели ее наши, интернатские, обидели?» — встревожилась Наташа.

— Почему ты невеселая? — спросила она.

Феня поставила ведро в борозду и, рукавом поправляя на лбу волосы, сказала:

— Последний день, и то ушла. А еще подругами считались!

— Как последний? — удивилась Наташа.

— А то не знаешь?

— Честное слово, не знаю!

— Завтра уезжаете. Все знают, ты одна не знаешь. Маленькая.

Наташа молчала.

— Вещи-то собрала? — озабоченно спросила Феня.

— Собрала. Мы заранее все собрали.

— Ну пойдем. Провожу до дому. Чего нето у мамки тебе на дорогу выпрошу.

Они пошли перепаханным полем. Солнце опускалось. Шумными стаями летали над деревней вороны. У околицы стояли скирды обмолоченной соломы. Возле плетня тонкая рябина пламенела гроздьями ягод.

Наташа поняла, что ей жаль Нечаевку.

А Феня деловито говорила:

— Письма мне шли. Книжку, какую ненужную, тоже пришли. А про школу опиши все, как есть. Не знаю, как я теперь буду. Ленька в каждом письме наказывал, чтобы семилетку доучилась. Сама знаю. Все лето от Леньки ни слуху, ни духу, забота мне с мамкой. Девчата когда кликнут песни петь, а мне не до песен. И что это жизнь у меня невесёлая какая!

— Подожди, еще вернется брат, — сказала Наташа.

Феня с сомнением качнула головой и продолжала рассказывать:

— Как мне семилетку-то не кончить? Совестно. На деревне говорят — Ленька Михеев в офицерах. Эх, и досада, что ты уезжаешь. Алгебра мне плохо дается. Географию, историю — это я понимаю, а как за задачник сяду, ну клонит ко сну.

— Меня тоже от задачек ко сну клонит, — охотно согласилась Наташа.

— Ох, и ловка ж ты врать, Наташка! — с восхищением воскликнула Феня, но тут же снова опечалилась: — А жалко мне тебя!

— А мне, думаешь, тебя не жалко? — ответила Наташа, раскаиваясь в том, что недавно сердилась на Феню.

Они остановились у плетня, густо заросшего потемневшей от утренних заморозков крапивой.

Сизые дымки потянулись над соломенными крышами, коровы с мычаньем расходились по дворам.

— Обещаем непременно свидеться, — сказала Феня.

— Свидеться что, — возразила Наташа. — Что-нибудь поважнее надо обещать.

— Ну, обещаем до гроба помнить.

— Ладно. Честное пионерское, не забуду. И ты скажи.

— Не сойти мне с этого места, век буду помнить.

Они помолчали.

— Вернулся бы Ленька! — сказала Феня. — Свадьбу ему сыграем. Невест в деревне полно. Тебя из Москвы на свадьбу выпишем. Со всей родней. Как увидимся, так и расскажем, что с кем было. А вот бы угадать, что с нами будет!

Со стороны интерната послышался звук пионерского горна.

— Прощай, Феня! — сказала Наташа и, стыдясь своего волнения, неловко пожала ей руку и пошла домой.

Феня постояла, посмотрела на дорогу, пока Наташа не скрылась, вытерла кулаком глаза и вдруг, увидев овцу с ягнятами, забредших за околицу, выломала из плетня хворостину и помчалась загонять овец, досадуя на то, что дома ни одно дело без нее не обходится, и на то, что интернатские уезжают, а ее, Фенина, жизнь все не обертывается на легкий лад и никогда уж, видно, не обернется.