"Аб Мише. У черного моря (Полудокументальное повествование) " - читать интересную книгу автора

проглядывался мне тот прославленный знаменитыми голосами и перьями город
великолепием. Каялась моя душа.
Cверх того: Евгения Ефимовна просила. В письме в израильский Мемориал
Шоа - еврейской Катастрофы. Мемориал Яд ва-Шем.

5. ГРОДСКИЙ

В Яд ва-Шем пишут много и разное. Воспоминания, благодарности,
претензии, стихи - из глыбы общей Памяти люди высекают свои искры боли,
умиления, недовольства. Просьбы приходят самые неожиданные - например,
помирить с мужем, бросившим семью, или вроде такого: "Я, Рабинович Игорь
Рафаилович, заслуженный работник милиции 35 лет стажа, имею
правительственные награды. Хочу как еврей помочь государству Израиль в
вопросе памяти евреев, убитых в Отечественной войне. Посылаю список погибших
воинов-евреев, которых я выписал из архива нашего райвоенкомата, и мне
перепечатали на машинке как знакомому. Это большая работа, всего 529
фамилий... Эту большую работу я сделал бескорыстно, живу на пенсии и не имею
дополнительных доходов. Прошу оплатить мой труд хотя бы 150-200 долларов. Ко
мне в Таракановск деньги не присылайте, а прошу отдать моему сыну, который
проживает у вас в Израиле по адресу..."
"Фраеров нету, гони монету" - мудрость народная международная.
Есть, есть еще, однако, фраера. Письмо Е. Е. Хозе - совсем иная
просьба, робкой рукой. Она, Евгения Ефимовна Хозе - девочка Женя в
Доманевском гетто Одесской области - выжила с помощью неевреев, и вот: "Если
бы можно было сообщить о подвиге этих людей в прессе - это было бы
справедливо".
Тех, кто спасал евреев в годы Шоа, в Израиле награждают званием
"Праведников Народов Мира". Спасенные евреи часто просят воздать их
спасителям эту почесть, но такое скромнейшее "сообщить в прессе" и наивная
русско-советская вера в силу печатного слова - подкупали. К тому же имя
главного спасителя, Константина Михайловича Гродского, интриговало: не еврей
ли сам, такому сидеть бы тише мыши... Я ткнулся к Хозе с письмом-просьбой о
подробностях, она ответила - назвала свидетелей, других спасенных и
спасителей, некоторые еще здравствовали, кто на той одесской, кто на здешней
израильской земле. В переписке с ними, в разговорах, намотанных на
магнитофонную пленку, закрутилась тема, и вот в иерусалимской моей квартире
дрожат на столе старушечьи строчки писем, смотрят глаза с давних блеклых
фотографий, сползают с кассет хрипловатые старательные голоса...
Лидия Гимельфарб (интервью): "Гродского я знала с 1930 года, а до того
слышала о нем. Говорили, что до революции он был меньшевиком, а потом от
всего этого отошел, стал беспартийным, но сохранил большие связи с верхушкой
большевиков, чуть ли не до Ленина. Иначе его бы уничтожили. Ведь он был
необыкновенным человеком, как только слышал о несправедливости с
кем-нибудь - сразу вмешивался.
В конце двадцатых годов в поликлинике, где он работал
врачом-венерологом, убили одного врача-грузина. Очень уважаемого, но он был
чем-то неугоден властям. И вот к нему в кабинет зашел человек и застрелил
его. Вся Одесса кипела... Мол, это чекисты [карательные органы] устроили. Их
было полно и на похоронах, они старались, чтобы не было шума. Похороны
начинались в поликлинике, тело лежало там. Собралась уйма людей. На балкон