"Владимир Митыпов. Геологическая поэма" - читать интересную книгу автораприблатненность, чувствовалось обаяние натуры здоровой и бесхитростной.
- У тебя документы-то есть? - спросил он. - Паспорт, трудовая книжка... - Ну есть, - малый уставился настороженно. - Что дальше? - А дальше вот что: если надумаешь, то слетай в Абчаду и зайди там в отдел кадров экспедиции. Пусть тебя оформят в Кавоктинскую партию. - А ты кто такой? - Я-то? - Валентин усмехнулся. - Я, брат, шибко большой бугор. Старший геолог партии... Так ты запомни - Кавоктинская, усек? Зовут-то тебя как? - Юра Махонин... - Вот так, Юра Махонин, надумаешь - приезжай, нам горняки нужны. Бывай здоров! - Пока, - пробурчал Юра, усиленно размышляя о чем-то. - Может, и приеду... Осторожно ступая босыми ногами, Валентин миновал узкий переулок, стиснутый с обеих сторон ветхими заборами, и по каменистому откосу спустился к некогда прославленному своими россыпями руслу Гирамдокана. Берег был гол, пустынен и - странное дело! - отчего-то дик, хотя вот он, одноименный поселок, прямо тут же, и слышно, как собаки побрехивают во дворах. Метров на триста ниже по течению, там, где подступали к самой воде чугунного цвета скалы, виднелись искореженные металлические опоры со свисающими обрывками тросов - скорее всего, остатки подвесной дороги. Высокие склоны противоположного борта долины когда-то, конечно, были покрыты лесом, а теперь там среди тоскливо-сизого разлива крупноглыбовых россыпей лишь кое-где торчали одинокие хилые деревца. Все это, вместе с жестоко и как бы напоказ перекопанным аллювием [3] не то акта бессмысленного вандализма, учиненного какими-то сказочными великанами. Можно было сказать еще хуже, - подумал Валентин, - впечатление такое, словно здесь прошло стадо свиней с железными рылами, но ведь и сам я тоже - хочешь не хочешь - имею какое-то отношение к горнодобывающему делу. М-да... из всех элементов таблицы Менделеева золото обладает, должно быть, наиболее "колониалистским" характером - там, где речь идет о нем, потребительская сущность человека по отношению к природе выступает в наиболее, так сказать, чистом виде: пришел, добыл и ушел, оставив после себя разоренную, загаженную землю. Ну что это такое? Сейчас у нас тысяча девятьсот шестьдесят пятый год, и поселок стоит на Гирамдокане вот уже почти век, а отойти от него на сто метров - и хочется взвыть от запустения и какой-то обреченности и наколоть на себе большими буквами: "Нет в жизни прухи!" Действительно, что больше скажешь, когда тысячи людей десятилетиями гнули хребет на этих вот холодных берегах, дичали, спивались, харкали кровью, подыхали, как псы, - и все это ради того, чтобы какой-то миллионер, кто-то там последний из семейства здешних золотопромышленников, слюнявой развалиной доживал сейчас в далекой Америке свою никому не нужную жизнь. У долгой и жестокой эпопеи итог оказался гнуснейшим! Валентин сплюнул на как бы доныне хранящий следы прошлого песок и принялся снимать куртку. Как понятное продолжение раздражающих мыслей вспомнилось вдруг ночное происшествие, и тогда он пожалел, что не порасспросил Лиханова, когда тот давеча упомянул о "пошаливающей" зимовьюшке. Подумалось: а почему |
|
|