"Сергей Могилевцев. Граф и Анна (Комедия в двух действиях) " - читать интересную книгу автора

А ф р о д и т а.
К у б ы ш к а.
Ч е с н о ч о к.
К р а с а в ч и к.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Панорама небольшого приморского города, бесконечные крыши и синее море
на горизонте. Веранда старого одноэтажного дома: деревянные рассохшиеся
половицы, старая этажерка с гипсовой копилкой-свиньей, старый стол со
стаканом, подстаканником и желтой оббитой сахарницей; посередине, лицом к
перилам и морю, Г р а ф в кресле-качалке, такая же часть мебели этой убогой
веранды, как и все остальное. Сзади стена с трещиной, проходящей от пола до
потолка, дверь и окно, закрытое занавеской. Сверху деревянный навес с
потемневшимиот дождей деревянными резными наличниками. Видна часть кривой
улицы с мощеной булыжником мостовой и глухими фасадами старых домов, окна и
двери в которых крест-накрест заколочены старыми, потемневшими от времени
досками.

Явление первое

Г р а ф, неподвижно застывший в кресле-качалке.
Г р а ф (смотрит в сторону моря, говорит сам с собой) . Странно, чем
больше смотришь в сторону моря, тем больше находишь в нем разных оттенков,
полутонов, игры света и тени, как будто заглядываешь в огромное волшебное
зеркало. Уж кто-кто, а я знаю, как должно выглядеть море; море и крыши; и
еще эти старые веранды домов со старыми, потемневшими от дождей коньками
навесов, растрескавшимися, давно некрашеными половицами, столами, стульями,
этажерками, и, конечно же, стоящими на них пузатыми копилками-свиньями, в
брюхе которых постоянно что-то звенит. Постоянно бурчит. За последние годы
я, безусловно, стал профессором в вопросах, связанных с морем, крышами
домов, чердаками, поломанными коньками навесов, рассохшимися половицами и
гипсовыми копилками-свиньями. (Усмехается.) Нет, что касается гипсовых
копилок-свиней, в брюхе которых постоянно что-то звенит, то в этой области
я, пожалуй, утру нос любому профессору. В этой области я академик, и,
конечно, никак не меньше. (Поворачивает голову к этажерке, на которой стоит
гипсовая копилка-свинья.) За последние девять лет я ничего так досконально
не изучил, как вот эти гладкие, округлые формы, вот эти жирные, лоснящиеся
от довольства бока, вот эти короткие, с раздвоенными копытцами ножки, вот
этот розовый, лоснящийся от сытости пятачок, и, конечно же, огромный,
ненасытный живот, в котором вечно звенит что-нибудь медное и даже
серебряное. Звенит людское звонкое счастье. Чужое счастье, надо сразу же
заметить по справедливости, ибо ко мне, идиоту, живущему на всем готовом и
ни в чем не знающем ни нужды, ни проблем, это чужое людское счастье, конечно
же, никакого отношения не имеет. (Грустно улыбается.) Ну и слава Богу, что
не имеет. Идиоты не должны много иметь. Им нельзя желать слишком многого, а
то, чего доброго, они вообразят себя настоящими, нормальными, отвечающими за
свои поступки людьми, и тогда, как говорит моя мама, некого будет прибить
под горячую руку. (Виновато улыбается в сторону з р и т е л е й.)
Пауза.