"Н.Н. Моисеев. Как далеко до завтрашнего дня (Свободные размышления)" - читать интересную книгу автора

шофером, мужиком добрым и умельцем на все руки. Он был у меня
шофером, писарем и, одновременно, папой и мамой. Будучи ровно
в два раза старше меня, он действительно относился ко мне
почти по-отечески и очень заботился обо мне. Он даже иногда
забывался и обращался ко мне "сынок". Так вот Елисееич, как я
его называл, терпеть не мог нашего "особняка". "Ууу... гнида,
любит на дармовщину" - выражение "на халяву" тогда еще не
использовали. Спирта он не жалел - казенный. Но луковицу и ло-
моть хлеба на закуску приходилось вытягивать из Елисеева кле-
щами.
Особняк никогда не напивался и мы вели долгие и, вообще
говоря, добрые беседы. Он был чудовищно невежественен и с види-
мым удовольствием и интересам расспрашивал меня о всем чем
угодно. Говорили мы и о русской истории и о литературе. Всю
войну в моем вещевом мешке, вместе с домашними свитером и шерс-
тянными носками ездил томик "Антология русских поэтов", кото-
рый я купил в городе Троицке Челябинской области перед самым
вылетом на фронт. Мы иногда читали что нибудь вслух. Иногда
одно и тоже по многу раз. Мы оба очень любили "Вакхическую
песнь". Я иногда пробывал что-то сочинять. Мне иногда каза-
лось, что и он тоже: во всяком случае, он хорошо чувствовал
музыку русского стиха. Однажды я вернулся с передовой где це-
лую неделю пробыл в качестве офицера связи нашей авиадивизии.
Елисеич был рад моему возвращению, где то раздобыл банку сви-
ной тушенки и мы собрались с ним отметить мое благополучное
возвращение. И тут в мою землянку ввалился особняк. В тот ве-
чер его приход не испортил настроения даже Елисееву. Мы тогда,
как помню, очень славно выпили.
Во время моего дежурства на КП, откуда, если понадобится,
я должен был держать связь с авиционным начальством, я написал
вот такие стихи:
С утра пушистая зима
Одела праздничным убором
И лес и поле. Из окна
Видны холмистые просторы.
Ковер усыпан серебром,
Блестящим радостным огнем
Бесчисленных песчинок света.
И бруствер снегом занесен,
И танк, как белая громада
На минном поле, заснежен
Разрыв последнего снаряда.
И снова в мире тишина.
Светла прекрасна и ясна
Улыбка зимнего рассвета.
Особняк был первым и, может быть единственным человеком,
которому я прочитал эти стихи. Он слушал внимательно и, как
мне казалось вполне искренне сказал мне какие то добрые слова.
И я внутренне доверял ему. Особенно после того вечера, когда
капитан, старший лейтенант и старшина под американскую свиную