"В.М.Мокиенко. Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное " - читать интересную книгу автора

поклонимся" (Среда 5-й недели поста, утрени песнь 9-я) и фразу "Из уст
младеней и сущих ..." (Мироносицкий, 1990, 114-115).
Несмотря на все официальные запреты, однако, во всех слоях русского
общества в нужных случаях "крепкие и силбные слова и выражения" были одним
из самых эффективных способов "излить душу", - благо российская
действительность всегда давала для таких излияний достаточно поводов.
Ругались и ругаются, конечно же, в тех "сферах бытования русского
субстандарта", которые охарактеризовала З. Кёстер-Тома, по-разному.
Аристократам по крови и творческому духу, судя по переписке и некоторым
произведениям А. Пушкина, И. Баркова, В. Белинского, Ф. Достоевского, А.
Чехова, В. Брюсова, Б. Пастернака и многих других деятелей нашей культуры,
был чужд официозный запрет на так называемый русский мат: нередко лишь
царская или советская цензура упрятывала всем известные на Руси слова в
глубокомысленные многоточия (Эротика, 1992; Три века поэзии русского Эроса,
1992). Читатели, однако, легко расшифровывали этот код, испытывая, быть
может, особое наслаждение от эффекта узнавания закодированного. Это
узнавание приходило и приходит столь же неумолимо, как неприличная надпись
на бюсте В.А. Жуковского, стоявшего на Старопанской площади города N из
романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" (гл. 2): "На медной его
(бюстика) спине можно было ясно разобрать написанное мелом краткое
ругательство. Впервые подобная надпись появилась на бюстике 15 июня 1887
года в ночь, наступившую непосредственно после открытия памятника. И как
представители полиции, а впоследствии милиции, ни старались, хулительная
надпись аккуратно возобновлялась каждый день" (цит. по 7-му изд., М., 1934,
19).
Этим неустанным возобновлением в головах читателей "заточенного" мата,
пожалуй, и объясняется его необычайная жизнеспособность.
Мат мастеров художественного слова, конечно же, несет иную
"эстетическую нагрузку", чем мат уличного пьяницы: иные функции, иная "мера
в вещах", иные адресаты... Однако оторвать одно от другого невозможно: и
ругань извозчиков, которым поговорка ругаться как извозчик приписывает
исключительную грубость брани (имея, видимо, в виду устойчивое несоблюдение
русскими правил дорожного движения и естественную реакцию на это "водителей
кобылы"), и виртуозная многоэтажная брань моряков (особенно боцманов), и
саднящая ожесточенность "излияния души" зэков, и обесцвеченный, потерявший
соки шаблонный мат фабрично-заводских масс, и даже "облагороженные"
эвфемизацией и феминизацией женские ласкательные словечки вроде елочки
зеленые! имеют общий источник. Погружаться в филологические глубины этого
источника, как уже сказано, русский человек мог, лишь обращаясь к зарубежным
публикациям - если не считать предреволюционного издания словаря В. Даля под
редакцией Бодуэна де Куртэне (ДК), где была сделана, пожалуй, первая попытка
отразить русские бранные слова и выражения в отечественной лексикографии
(если не считать, разумеется, отдельных глосс, пропущенных ранее по
недосмотру царской цензурой).
Гласность наконец-то сделала в России возможным "печатание
непечатного". Современная литература, особенно "диссидентская", изобилует
бранными словами и выражениями: А. Солженицын, Л. Копелев, Э. Лимонов, В.
Аксенов, С. Довлатов, Юз Алешковский - эти и многие другие писатели, книги
которых продаются во всех лавках Петербурга и активно читаются, давно уже
разорвали "заговор молчания", которым был окружен русский благой и неблагой