"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

что он сочиняет больше, чем видит, и спит с открытыми глазами, что у него
только ветер в голове и неправда, что это он нашел мумию в Доме с башнями,
потому что когда это случилось - она прекрасно помнит, - он был еще в
заключении.
- Ты хвалишься хорошей памятью, - говорит она ему, - а то, что тебе не
выгодно, забываешь.
Но я видел его фотографии, спрятанные в ящиках, а теперь вижу их
дубликаты в сундуке: Надя разглядывает их вместе со мной, прося, чтобы я
называл имена предстающих перед нами людей, высчитывал даты и связи и
рассказывал ей истории, заполняющие только для нас двоих пустоту нашего
общего, придуманного, нереального прошлого. Найдя фотографию деда Мануэля,
сделанную в последний год войны доном Отто Ценнером, я вижу его таким, каким
мне рисовало его воображение, когда я видел его портрет в запретных ящиках.
Таким помнит его и моя мать в пору своего детства, для нее он не застывшая
черно-белая фигура, а человек - самый высокий из всех, кого она когда-либо
знала, светловолосый и статный, в голубом мундире и форменной фуражке; он
поднимал дочь в воздух - так, что у нее дух захватывало, - чтобы поцеловать
ее, прежде чем идти на службу, откуда однажды не вернулся, потому что его
арестовали. Я слышал, как он звучным и драматическим голосом рассказывал о
том, как был принесен в жертву целый батальон штурмовых гвардейцев на склоне
Куропаток; от него я узнал слова, вспыхивавшие в моем детском сознании как
молнии в темноте: война, батальон, конец света, пулемет, наступление,
парадная лестница, коммунизм, танк. Среди одежды в его шкафу я нашел голубой
мундир с позолоченными пуговицами, ремни и черную кобуру, сильно пахнувшую
кожей и вызвавшую во мне такой ужас, будто в ней все еще был револьвер.
Открыв жестяную коробку, я увидел внутри толстые пачки банкнот и подумал с
беспокойством и гордостью, что мой дед прячет сокровище, приобретенное им
давным-давно на войне - той самой, о которой так часто вспоминают взрослые:
для меня это нечто вроде войны в кино или комиксах, и когда мой дед
упоминает генерала Миаху, я представляю себе круглое лицо, рыхлое, как
хлебный мякиш, а слыша имя некоего дона Мануэля Асаньи*, вспоминаю комиксы о
"Военных подвигах", которые дает напрокат на площади Генерала Ордуньи
человек с отрезанными ногами.
______________
* Hazana - подвиг (исп.).

Я кладу телефонную трубку и знаю, что, когда моя мать вернется в
столовую, он будет сидеть в кресле - как массивная и ветхая статуя Будды,
как старинная мебель, которую никто не осмеливается сдвинуть с места, -
неподвижно глядя в телевизор, на стену или в пустоту слезящимися голубыми
глазами, ссутулив бугристые плечи, словно под тяжестью невероятного груза.
Его руки лежат на коленях или изогнутом крае стола - узловатые и кривые, как
корни оливкового дерева, с бурыми пятнами на фиолетовой тыльной стороне
ладоней: теперь они годятся лишь на то, чтобы укутывать больные ревматизмом
ноги, сохраняя тепло жаровни, которое всегда кажется ему недостаточным, даже
если моя мать только что помешала кочергой угли и одновременно пылает огонь
в камине. От жара его бесстрастное лицо наливается кровью, но он не в силах
победить холода, поселившегося внутри его Костей и коленных суставов,
затвердевших от неподвижности и таких хрупких, что кажется, будто они
сломаются, не выдержав его веса, когда, после нескольких мучительных