"Рита Мональди, Франческо Сорти. Imprimatur: В печать " - читать интересную книгу автора

стражей порядка "чума" и "запереть".
- Кристофано, лекарь и хирург из Сиены! - выкрикнул капитан.
Наш тосканский постоялец медленно, с достоинством шагнул вперед, держа
в руках кожаный сундучок с инструментами, с которым он никогда не
расставался.
- Это я, - тихо произнес он после того, как открыл сундучок, порылся в
нем и с чопорным и холодным видом откашлялся.
Лекарь был упитанным, очень гладким и ладным человеком среднего роста,
чей неизменно веселый нрав настраивал на доброе расположение духа и
окружающих. В этот вечер его бледное лицо со струящимся по нему потом,
который он не отирал, неподвижно устремленные в пространство зрачки и жест,
которым он погладил свою черную бородку, прежде чем ответить, опровергли
укрепившуюся за ним репутацию флегматика, указывая на состояние
чрезвычайного волнения.
- Я бы желал уточнить, что после первичного, но внимательного осмотра
тела господина де Муре я никоим образом не могу подтвердить, что речь идет о
чуме, - заговорил Кристофано, - в то время как врач из магистратуры, без
тени сомнения заявивший о заразе, задержался возле тела умершего лишь на
краткий миг. Вот здесь я письменно изложил свои соображения. - Он указал на
бумаги. - Мне кажется, они позволят вам не принимать скоропалительных
решений.
Присланные из Барджелло стражи не имели ни полномочий, ни охоты
вступать в спор.
- Магистратура приказала немедля закрыть этот постоялый двор, - прервал
его капитан, добавив, что речь пока не идет о карантине, заведение
закрывается на двадцать дней, переселение жителей соседних домов не
предусмотрено, разумеется, если за это время не будут выявлены другие случаи
заболевания либо смерти.
- Поскольку я также подпадаю под эти меры и желаю составить собственное
суждение, могу ли я хотя бы поинтересоваться, что ел новопреставленный,
учитывая, что у него было заведено принимать пищу в одиночестве в своей
комнате? - слегка надломленным голосом настаивал Кристофано. - Его мог
просто хватить удар.
Эти слова привели сбиров в замешательство, они повернулись в сторону
Пеллегрино. Но тот уже ничего не слышал: рухнув на стул, он предался
отчаянию, что у него обычно выражалось в стенаниях, перемежающихся бранью в
адрес бесконечных испытаний, посылаемых ему немилосердной судьбой. Последний
ее удар обрушился на него не далее как неделю назад - одна из стен дома дала
трещину, что в общем-то не было такой уж редкостью для старой римской
постройки. Как нас заверили, дому ничто не угрожало, однако этого было
довольно, чтобы мой хозяин пал духом и вышел из себя.
Перекличка меж тем продолжалась. Заметно стемнело, тени удлинились, и
посланникам магистратуры не было никакого резона медлить с выполнением
приказа.
- Доменико Стилоне Приазо из Неаполя! Анджьоло Бреноцци из Венеции!
Молодые люди, один поэт, другой стекольщик, вышли вперед, поглядывая
друг на друга и как будто утешаясь тем, что их вызвали вместе: не так
страшно.
Бреноцци, стекольщик, с мелко вьющимися блестящими и черными как смоль
волосами, со вздернутым носом, торчащим меж двух горящих щек, напоминал