"Фантастика 2002. Выпуск 3" - читать интересную книгу автора (Сборник)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Моисей в ледниках

Случилось странное: туман рассеялся почти на двое суток.

Какая сила помимо хорошего стокового ветра с купола могла уничтожить его, осталось непознанным, и метеоролог Жбаночкин, пожав плечами, флегматично занес в компьютер снятые с приборов данные, как то: ветер слабый, переменного направления, облачность ноль баллов, атмосферное давление высокое и еще растет. Видимость - миллион на миллион. Ни тумана, ни ревущей пурги. Курорт. Убрать льды - совсем бы Черное море, а то и Красное, пока не влез в воду, откуда выскочишь синий и пупырчатый. Но море синее, а не свинцовое. Ленивая курортная волна, шурша, набегает на галечный пляж, и мириады солнечных бликов играют на воде, будто в их игре есть какой-то смысл. Тихие тропики, причем без одуряющей жары, гомона туристов и полчищ кусачих насекомых. Покойно и безмятежно.

С борта судна снабжения доставили десять ящиков фруктов, и полярники ходили с бородами, перемазанными соком. Узнав, что на станции нет иной капусты, кроме квашеной, Шимашевич распорядился прислать на берег полтонны кочанов из корабельного холодильника. Счастливый Непрухин стриг зубами капустный лист со свирепой сноровкой собаки, ловящей блоху.

Снег вокруг Новорусской был перевернут и перемешан с грунтом, как на клондайкских приисках. Все, что когда-либо оставалось валяться без дела и заметалось пургами, извлекалось на поверхность, и лишь немногое из «полезных ископаемых» не находило применения. Удалось поставить не четыре, как предполагалось вначале, а целых шесть домиков. Пусть два из них превосходили безобразием модернистские скульптурные композиции - все-таки это было жилье получше палаток. Чтобы не перегружать работой врача (хватит с него одного Типунова!), скользкие ледяные дорожки присыпали гранитной крошкой и мелким гравием, протянули вдоль них леера. Через траншеи для стока воды перебросили мостики. Палатки тех, кому жребий не отвел пока модернистской хибары, поставили кучно и сооружали подле них ветрозащитную стенку из набитых камнями бочек из-под солярки.

Нематоде развлекался.

Не чуждый литературного творчества, он, отработав смену на благоустройстве станции, правил ошибки в статье, которую намеревался послать в редакцию «Химии и жизни» и которую надеялся увидеть в апрельском номере журнала, не подозревая о том, что славный розыгрышами апрельский номер готовится к печати в январе. В статье он убедительно доказывал, что сухопутные раннепалеозойские организмы обрели способность к передвижению значительно раньше морских. Зачем учиться ползать или плавать тому, кому вода сама приносит в рот питательную мелочь - только успевай глотать? Живущие на литорали - о, это иное дело!

По версии Нематоде, питались они богатыми йодом водорослями, выброшенными на берег, а также умели с помощью бактерий-симбионтов связывать атмосферный азот, поэтому их экскременты состояли преимущественно из йодистого азота - вещества нестойкого, в сухом виде на редкость взрывоопасного, детонирующего от малейшего чиха, а то и вовсе без причины. Несчастные организмы должны были, следовательно, выработать в себе способность отползать как можно дальше от оставленных ими экскрементов до того, как последние подсохнут на солнышке. Оседлых особей, не обладающих такой способностью, попросту разрывало на части, малоподвижным отрывало филей. Особенно активно развивались роющие формы, ибо и ныне хорошо известно, что артобстрел лучше пересидеть в окопе. Совершенно ясно, почему мы знаем об этих организмах лишь по единичным отпечаткам норок и следовых дорожек: валяющиеся где попало останки самих организмов не могли попасть в геологическую летопись, поскольку также уничтожались взрывами! Помимо того, беспрестанная взрывная эрозия береговой полосы способствовала образованию великолепных пляжей, остатки которых известны и сегодня под названием Лазурного берега, Копакабаны, Золотых Песков и прочих райских местечек… Расставляя запятые, Нематодо фыркал и хохотал.

Светило солнце, сиял лед. Сверкающее море шевелило мачтами флотилии яхт, будто и впрямь где-нибудь близ Лазурного берега. Благодать!

Вот в эту-то благодать поздним утром пятого дня после отбытия Ломаева, Ерепеева и Шеклтона на всеан-тарктический конгресс и вломился давно ожидаемый «Ил-76» с российскими опознавательными знаками, запросил посадку, ответа не получил и все равно стал садиться, благо расчищенную накануне полосу пока что не замело. Погода как нарочно демонстрировала полную лояльность к летательным аппаратам.

Заметили его издали - сначала просто как точку над океаном. Ну точка и точка, что с того? И на Солнце бывают пятна. Но точка росла и, приблизившись, начала свистеть и выть. Тут уже все обитатели Новорусской выскочили из домиков - кроме увечного Типунова, с ядовито-горькой гримасой на лице прилипшего носом к окошку медблока. Ага, мол. Дождались, уррроды!

Растерялись - что правда, то правда. Нелегко сбрасывать кожу, как говаривал удав Каа. Нелегко в считаные дни полностью, до печенок проникнуться сознанием своих прав антаркта, начисто отринув все былое. Стояли, смотрели, сорили скупыми междометиями. Гадали - что да почему. Гляциолог Полосюк побежал заводить трактор - то ли с намерением перекрыть им полосу, то ли для того, чтобы уехать от греха подальше на седьмой километр; он сам потом не мог толком объяснить. Больше никто не предпринял активных действий. Если бы не переминались с ноги на ногу, можно было бы сказать - оцепенели.

А что толку метаться? Плетью обуха не перешибешь. Перекрыть техникой полосу - да, можно. А если на борту рота парашютного спецназа? Очень поможет перекрытие полосы. Сейчас вот как посыпятся… Что там рота - много чести! На всю Новорусскую за глаза хватит и взвода, отделения даже.

Слова - словами. Особый, мол, статус Антарктиды. Вашингтонский договор. Демилитаризация. Что сам говоришь, в то и хочется верить. А назад в глотку тебе твои слова не забьют ли, чтобы не нес всякую ахинею? С зубами вместе? Прикладом?

Завестись с пол-оборота трактор не пожелал. Самолет тем временем без помехи зашел на посадку, выпустил шасси, коснулся, задрав нос, подтаявшего фирна и запылил снежной крошкой по полосе. Развернулся, замер. Заглушил турбины, перестав надсадно свистеть. Сразу стали слышны резкие крики кружащих в небе поморников да заполошный гвалт близлежащей колонии пингвинов Адели. Зачем прилетела большая железная птица? Не надо ее. Страшная, плохая. Пугает. Прилетела - худо. Села - еще хуже. Добром ее визит не кончится…

О том же, только чуть аргументированнее, думали и люди.

Пошли к самолету, однако, все, толпой. Что толку отсиживаться? Не отсидишься. Впереди всех с напускным видом наглого висельника, плюющего на эшафот и петельку, вышагивал Непрухин. Полосюк все-таки завел трактор и покатил, но поперед батьки в пекло не лез, тарахтел малым ходом сзади. Близ самолета сделал оговоренную заранее разумную вещь: затормозил бег механизма в метре от носовой стойки шасси и с явным намеком не стал выключать двигатель. Если что, мол, дам по газам, сворочу шасси к чертовой матери, и кукуйте тут вместе с нами, силовички…

Ноющая хуже бормашины гидравлика опустила кормовую аппарель.

На лед сошли двое. Только двое. Это же надо подумать - двое! Не в камуфляже - в оранжевых пуховиках! И без оружия.

Первый, мужчина средних лет и невыразительной внешности, был никому не знаком. Первогодку в Антарктиде и то было понятно, что он сущий новичок, впервые ступивший на обледенелый материк. Пытаясь напустить на себя суровость, он терпел жалкое поражение в борьбе с любопытством, вертел головой и живо напоминал лопоухого ротозея-туриста. Фигура, словом, неинтересная. Зато второй визитер, низенький, кругленький, с карикатурной семитской внешностью, седенький там, где не лысенький, и лысенький там, где не седенький, суетливым шариком выкатившийся из чрева самолета, был знаком практически всем в ААНИИ. И в первую очередь начальникам полярных экспедиций и станций, начиная с Троеглазова и кончая Типуновым. Кто из антарктического начальства не имел бурных объяснений с заведующим административно-хозяйственной частью Моисеем Соломоновичем Коганом по поводу снабжения! Нет таких. Кто не давил на него, пытаясь выбить что-либо вненормативное, кто не пытался улестить! Таких тем более не бывало, потому что круглые дураки среди полярного начальства встречаются редко. Дело известное: не затребуешь загодя трех вездеходов - не получишь и одного трактора. Хороший начальник не в меру хапужлив во время подготовки экспедиции и разумно щедр во время ее проведения. С хорошим начальником не пропадешь. С плохим, то есть неспособным пробить легендарную сквалыжность начальника АХЧ, хлебнешь горя да еще, вспомнив Моисея Соломоновича, начнешь быстро эволюционировать в антисемита.

Рабочий кабинет в ААНИИ, буфет и туалет - вот был обычный ареал начальника АХЧ. В первом из этих помещений он занимал место за гигантским письменным столом, гнущимся под тяжестью сотен до отказа набитых скоросшивателей, два других навещал спорадически. А вне своего ареала Моисей Соломонович попадался на глаза чрезвычайно редко. И уж в антарктический ландшафт он не вписывался категорически. Если бы специально для Непрухина самолет привез из Австралии утконоса, народ удивился бы меньше.

Замерли, разинув рты. Кто-то, подобно двум гоголевским Петрам Ивановичам, сказал «э» и не нашел, чем продолжить.

– Так-так-так-так… - торопливо и смешно, как всегда, затараторил Моисей Соломонович. - Ай-яй-яй-яй-яй!.. Что же это вы здесь над собой наделали? Записались в независимые антаркты и уже себе довольны? А здороваться-таки не надо, а?

– Э… здравствуйте, Моисей Соломонович, - сдавленно пробормотал Непрухин. Глухо загомонили и остальные.

– Дети! - всплеснул руками начальник АХЧ. - Сущие дети, чтоб вы были здоровы! Коган так сказал. Кто-нибудь другой, повыше меня, скажет: «Сукины дети». Я не скажу. Только что с того, хочу я вас спросить? Кто такой Коган и кто там, наверху? Таки разница есть?

Никто не нашелся с немедленным ответом - ждали, что он еще скажет. Тем временем дизелист Хвостовой, украдкой поднявшись по аппарели, заглянул внутрь самолета. «Да тут никого нет!» - послышался его удивленный крик и вслед за ним громкое «ой». Кто-то там все-таки был. «Не, это экипаж», - прозвучало через несколько секунд с нелогичной смесью облегчения и разочарования.

Действительно, желающий размять ноги экипаж пробирался к кормовой аппарели узким проходом, оставленным в рядах ящиков и бочек непонятного назначения. Тяжелый самолет оказался загружен минимум на две трети.

– Рад приветствовать и все такое, - ожил Непрухин, но был настороженно-мрачен. - Надеюсь, долетели без происшествий? Болтанки не было? Кстати, зачем вы к нам?

– А как вы себе думаете? - фальцетом отозвался Моисей Соломонович. - Это кто, извиняюсь? - Он ткнул пальцем в сторону своего спутника, не изронившего пока ни единого слова. - Кто такой этот человек, я вас спрашиваю? Таки не догадываетесь? Коган вам скажет! Прошу любить и не жаловаться: судебный пристав. Василий Петрович, дорогой, предъявите бумаги!

Василий Петрович предъявил. Непрухин не стал и глядеть в документ - передал его Пятко, после чего сложил руки на груди и нагло ухмыльнулся:

– Брать нас прилетели. А получится?

– Да при чем тут вас брать! - И неистребимый одесский говорок Моисея Соломоновича взвинтился на октаву выше. - При чем тут вообще вы, я вас спрашиваю! Когану вы интересны? С каких пор Коган начальник кадров? Коган начальник АХЧ. И как начальник АХЧ он прибыл лично принять имущество ДАНИИ…

– Какое имущество? - перебил вопросом магнитолог Крот, в то время как все разом задвигались и глухо зашумели.

– Казенное имущество. По описи. Первым рейсом - дизель-генераторы, радиостанцию, научное оборудование. К сожалению, топливо, продовольствие и строительные конструкции мы вынуждены пока оставить. За ними придет судно.

– Что-о-о?.. - взвыл и задохнулся Крот.

– А как же мы? - наивно и потерянно спросил кто-то, вклинившись в крохотную паузу.

– Я доктор? Я знаю? - развел руками Моисей Соломонович. - Что вы себе думали? Республику основали? Пожалуйста, разве Коган против? Разве я похож на того, кто станет вам мешать? Живите! Урегулируем имущественные отношения - и живите себе на здоровье!..

– Голым задом на льдине, - угрюмо уточнил кто-то.

Начальник АХЧ вторично развел руками. Что, мол, могу, то могу, а чего не могу, того с меня не спрашивайте…

– Не отдадим! - отрезал первым пришедший в себя Непрухин. Только что принуждавший себя говорить спокойно, сейчас он с удовольствием орал, как всякий россиянин, дорвавшийся до скандала. - Вот вам дизель-генераторы, ясно? Ржавого гвоздя не получите!

– Как так не отдадите? - маленьким, но ершистым боевым петушком налетел на него Моисей Соломонович. - Таки очень даже отдадите, извиняюсь! Это не ваше имущество!

– И не ваше! - рявкнул Непрухин.

– А чье же это имущество? - заверещал в ответ Моисей Соломонович.

– Не ваше!

– Может быть, таки ваше?

– Таки да! Это… - Непрухин завращал глазами и вспомнил нужные слова: - Это национализированное имущество!

– Кем национализированное? - взвизгнул начальник АХЧ.

Никто даже не прыснул. Быть может, потому, что Моисей Соломонович меньше всего походил на Кису Воробьянинова, а Игорь Непрухин - на отца Федора. Да и предмет спора был куда существеннее, чем какой-то стул, пусть даже работы Гамбса.

– Нами, антарктами. У нас суверенное государство. А вы… вы…

– Вы нарушили воздушные и сухопутные границы нашей страны, - дал подсказку кто-то из толпы.

– Точно! - подхватил Непрухин, сейчас же просияв нехорошей улыбкой. - Вы оба, а равно и экипаж, задерживаетесь э-э… до выяснения. Самолет-нарушитель с э-э… контрабандным грузом… кто-нибудь, гляньте, что там за груз!., самолет с контрабандным грузом арестовывается. А это… - он выхватил из чьих-то рук судебное постановление и победно помахал им над головой, - это мы повесим в сортире. Эх, жаль бумага жесткая…

В толпе засмеялись - глумливо и обидно для «контрабандистов». Кто-то посоветовал сохранить бумагу как будущую реликвию и музейный экспонат. Моисей Соломонович махал руками, брызгал слюной и пытался что-то сказать, но его уже не слушали. Пристав пугливо озирался.

– На камбуз их! Нехай картошечки почистят…

– Не, на седьмой километр. Лучшая тюряга, ей-ей! Дадим им печку, и пусть живут, никуда оттуда не денутся…

– А холодный склад ты от них охранять будешь? Сказал тоже…

– В кают-компанию, а там решим…

– Оружие есть у них? Обыскать надо…

Оружия у визитеров не нашлось. Обыскиваемый Моисей Соломонович визжал от щекотки, дергался и грозил карами. Пристав подчинился безропотно, а экипаж самолета решили не обыскивать, предупредив устно: не дергайтесь, ребята, и все обойдется. Аида в кают-компанию, щами накормим…

Задержанным указали направление, пристава подбодрили тычком в спину. Коган дожидаться тычка не стал - громко объявил, что подчиняется грубому насилию, и возглавил шествие. За ним, размахивая судебным постановлением, едва поспевал Непрухин.

– Эй, не так быстро! Спешил тут один такой - теперь лежит в лазарете…

– Типунов? - проявил осведомленность Моисей Соломонович, не сбавляя шага.

– Он самый.

– Он все еще начальник станции?

– А это с какой точки зрения посмотреть. Если с формальной, то письменного отказа от должности он вроде не давал…

– Уй, на что мне ваши формальности? - сердито фыркнул Коган. - С реальной.

– Тогда нет. Был начальником, а стал пациентом. Кстати, он не антаркт. Можете забрать его с собой, когда мы вас отпустим. - Непрухин нехорошо ухмыльнулся. - Если отпустим, конечно…

– Таки отпустите! Разумеется, отпустите! - Моисей Соломонович еще прибавил шагу. Теперь его слова не долетали до тех, кто шел сзади. - Позвольте утолить любопытство: кто новый начальник станции? Вы?

Рукой с зажатым в ней судебным постановлением Непрухин на ходу почесал в затылке. А в самом деле - кто?.. После убытия Ломаева и «Е в кубе» такой вопрос почему-то никому не приходил в голову. Работали, подчиняясь обстоятельствам и здравому смыслу, вот и все. Теоретически вакантное место начальника должен был занять кто-нибудь из научного начальства - практически в тех случаях, когда надо было распорядиться, распоряжались стихийные авторитеты. Игорь Непрухин был в их числе.

– Считайте, что я пока исполняю обязанности.

– Я, конечно, извиняюсь, но вы исполняете обязанности идиота! - затарахтел, брызгаясь, Моисей Соломонович. - Что вы делаете с бумагой? Я скажу вам, если вы не можете понять: это важнейшая бумага. Если в этом месте случайно найдется один человек, у которого в голове кое-что есть, он отнимет ее у вас ради вашей же пользы. Читайте внимательно, только не надо останавливаться! На ходу читайте. Ну? Таки ничего не заметно?

– Таки ничего, - сознался Непрухин, пробежав глазами текст и умудрившись не отстать от неожиданно резвого ходока. До него наконец дошло, что Моисей Соломонович хочет сказать что-то ему одному.

– Ой, я над собой таки что-то сделаю! Вы не видите! Как вы названы в юридическом документе? Читайте!

– Самопровозглашенной республикой Свободная Антарктида, - недоуменно прочитал Непрухин. - А что, не так?

– Так, не так - какое мое дело? Вам сделали прецедент, между прочим, вас юридически назвали вашим же именем, с вами имеют дело как с политиками, а вы ведете себя… как полярники! - Месящий унтами снежную кашу, задыхающийся на ходу Моисей Соломонович был очень сердит. - Как младенцы! Нет, хуже младенца, потому что младенец себе подрастет и, может, даже поумнеет когда-нибудь…

Непрухин начал прозревать.

– Постойте, Моисей Соломонович… Вы хотите сказать, что какой-то там московский арбитражный суд по недоразумению назвал нас… Да это просто смешно!.. Да, а почему московский?

– Потому что головная организация - Росгидромет - находится в Москве, а не в Жмеринке, вам понятно?

Непрухин снова поскреб в затылке, но уже свободной от бумаги рукой.

– Ну… допустим. А толку? Суд высшей инстанции отменит - и всех делов!

– Уже таки отменил по протесту московской прокуратуры…

– Вот видите!

– Отменил, а Генпрокурор обратно опротестовал. Теперь вам понятно?

– Нет.

– Я спрашиваю, вам понятно, на какой уровень вас выводят? Какая следующая инстанция - мне сказать или таки сами догадаетесь?

– Страсбург, что ли? - проявил догадливость Непрухин и несколько шагов шел молча, переваривая информацию. - Не, ну это смешно. При всем к вам уважении, Моисей Соломонович… И потом, Страсбург же только по европейским делам…

– Это ваше «смешно» таки стоило больших хлопот, - совсем сердито и даже обиженно отозвался начальник АХЧ. - Это прецедент, уж какой есть, и вы будете себе довольны. На что вам надо ссылаться при случае, как не на эту бумагу? А вы ее хотели, трижды извиняюсь, в сортир… Дети, ну дети!

– Спасибо, Моисей Соломонович, - с некоторым сомнением сказал Непрухин. - А насчет самолета уж извините, груз мы задержим…

– Разгружать будете?

– Конечно.

– Выгружайте только ящики с маркировкой «Щ42А». Они предназначены для Новорусской. Да поосторожнее, там электронное оборудование. Остальные ящики не трогайте - они для Мирного, Новолазаревской и Беллинсгаузена. Бочки тоже - в них наш керосин. Вы поняли?

– Ясно, Моисей Соломонович, - весело отозвался окончательно прозревший Непрухин. - А что в ящиках?

– Радиомаяки, радары и компьютеры. Наземный комплект для малых полевых аэродромов плюс документация. Если разберетесь в ней, то сможете принимать и отправлять самолеты в любой туман.

– Спасибо вам! - с чувством сказал Непрухин.

– Уй, только не надо меня благодарить! - скривился Моисей Соломонович. - При чем тут вообще Коган? Коган знать ничего не знает. Имущественные споры вы будете вести совсем не с ограбленным вами Коганом, а кое с кем повыше! Что взять со старого еврея, к тому же насильственно удерживаемого?

– Удерживаемого?..

– Ну да, а я вам за что толкую? Насильственно удерживаемого на станции Беллинсгаузен. Она последняя на маршруте. Должен же Коган попытаться получить назад имущество ААНИИ со всех станций? Должен, я вас спрашиваю, или нет?..

– А на острове Ватерлоо его удержат силой? - с недоверием спросил Непрухин.

– Таки да, если антаркты захотят воспользоваться советами Когана. Ой, какой вы непонятливый! Как можно так жить? Вас скушают в один минут. А с Коганом, может, и не скушают, особенно если старый завхоз под угрозой расправы станет давать вам полезные советы, а вы, то есть ваши новые власти, будете им скрупулезно следовать…

Только теперь Моисей Соломонович замедлил шаг, и видно было, что он выдохся. Крайние домики Новорусской были уже близко.

– А самолет? - спросил Непрухин.

– Что, и самолет вам нужен?.. Нет, самолет дозаправится и полетит в Мирный и так далее. Куда вам четыре комплекта аэродромного оборудования? От Беллинсгаузена самолет уйдет в Мексику, оттуда через Кубу, Мавританию и Тунис в Москву. Антаркты разграбят груз подчистую, не тронув только керосин, и разрешат улететь тем, кто, скажем так, поздоровее умом, начиная с вашего Типунова… Или я чего-то не понимаю? Или та-ки не разрешат?

– Разрешат, Моисей Соломонович, не сомневайтесь, - ответил Непрухин, улыбаясь. - А с приставом что делать?

– Он вам нужен?

– А это смотря кто он на самом деле…

– Пристав настоящий. Ему много знать-таки совсем необязательно… Ой, что это у вас - мокрый лед? Поддержите меня, прошу вас…

– Сюда идите, здесь гравий… Но ведь пристав догадается?

– Само собой. Если не дурак, то подтвердит, что антаркты нас ограбили, а больше ничего не скажет. Если дурак, то таки наживет себе неприятностей. Это Коган сказал, а ему можно верить… Слушайте, молодой человек, что вы меня под локоток держите? Коган вам барышня? Я сам дойду. А вы займитесь выгрузкой, да глядите: только ящики с маркировкой «Щ42А», не перепутайте…

В полдень седьмого дня работы Конгресса зоркий глаз Геннадия Ломаева, вышедшего в перерыве по нужде, углядел в густом небесном ультрамарине эфемерное, как легкий акварельный мазок, перистое облачко - циррус. Ломаев немедленно пришел в восторг и побежал к аэрологам. Не в пример ему, паучники Амундсен-Скотта, отрядив для участия в Конгрессе одного мученика-делегата, занимались настоящим делом. Двое из них как раз надували шар-зонд, третий проверял приборы. Ломаев сейчас же ощутил жгучую зависть к коллегам. Они не отсиживали зады на заседаниях - ценя независимость, но ставя план научных работ выше, они пытались понять, какая воздушная кухня действует ныне в сорока километрах над ледяным куполом.

Предложенную помощь американские коллеги приняли без энтузиазма, но и не погнали взашей, и целых полчаса Ломаев был счастлив. В полном безветрии зонд улетел вертикально вверх. Провожая его взглядом, Ломаев попутно заметил две вещи. Во-первых, незаконный циррус успел стыдливо растаять, подтвердив тезис об устойчивости антициклона над куполом. А во-вторых, в области зенита, в неприятной близости от жгучего солнечного диска перемещался, возникая, казалось, из ничего и тут же тая, короткий инверсионный след.

Вообще-то в самом этом факте не было ничего особенного. Несмотря на объявленную на весь мир независимость Свободной Антарктиды, ни одна уважающая себя авиакомпания не собиралась ни сдвигать воздушные трассы на тихоокеанских маршрутах, ни платить антарктам за пролет над их территорией. С какой стати? Кто не признан мировым сообществом и не имеет собственных сил ПВО, тот не заслуживает внимания и должен помалкивать в тряпочку.

Но между пассажирским «Боингом», легко различимым снизу именно как самолет, и пустым инверсионным следом, в голове которого невооруженный глаз не мог заметить даже крохотной точки, была большая разница. Задрав к небу облупленный нос, Ломаев пытался прикинуть на глазок высоту и скорость полета неизвестного аппарата и не верил собственным расчетам. Тут за его спиной кто-то взвыл от боли и заругался по-английски. Согнувшись кочергой, уронив на снег очки, Уоррен прижимал ладони к глазам. На его шее болтался на ремешке мощный бинокль. Все было ясно: начальник станции Амундсен-Скотт, высматривая сквозь оптику то же, что и Ломаев, нечаянно «хватанул Солнца». К счастью, сквозь темные очки.

Ломаев уже знал, где на станции медпункт.

– Держись за меня, Майкл, я провожу…

– Ноу. - Оттолкнув его, Уоррен выпрямился. Поморгал, с силой сжимая веки, помычал и выцедил еще одно ругательство. - Уже прошло. Не беспокойся, я сам потом зайду к доку Фишеру… Я идиот. Зато я его разглядел…

– Разведчик? - предположил Ломаев. - Ваш?

– Наш. - Уоррен даже не поправился: в смысле, мол, американский, и Ломаев решил не цепляться к мелочам. Больно же человеку. - Или это «SR-71», или я Були Голдберг. Старый самолет, а хороший. Похоже, нас все-таки немного уважают…

– Он случайно не палубного базирования?

– Ни в коем случае. Летит с Оаху на Гуам, я думаю. - Уоррен еще поморгал и подобрал очки. - Имеет прекрасную фотоаппаратуру. Еще, наверное, средства радиоэлектронной разведки, только, я думаю, это пока лишнее. Нет у нас ничего такого, чтобы вести против нас радиоэлектронную разведку…

Хмыкнув в знак согласия, Ломаев почесал в бороде:

– Что же они, со спутника не могли все заснять?

– Одно другому не мешает. Так у вас говорят? - Уоррен несколько раз с силой моргнул, водрузил очки на нос и кивнул на надувной купол. - Пойдем, Геннадий, перерыв кончается…

– Успеем. Ты вот что: не хочешь к врачу, так сбегай на камбуз, промой глаза чаем…

– Уверен? - в сильном сомнении спросил Уоррен. - Чаем? Чай для того, чтобы пить.

– Для этого существует водка, - ухмыльнувшись, сказал Ломаев, - только мы на нее еще не заработали. Давай беги, а я шепну Тейлору, чтобы придержал начало…

О том, находится ли станция Амундсен-Скотт в радиусе действия палубной авиации, Ломаев не спросил. Да и какая разница, если любая другая антарктическая станция заведомо попадает в этот радиус? Амундсен-Скотт - де-факто сердце Свободной Антарктиды, а без тела сердце долго не живет.

Только вчера по каналу Си-эн-эн была принята информация: близ берегов Антарктиды авианосная группа разделилась на два боевых соединения. «Томас В. Вильсон» с кораблями поддержки ушел патрулировать воды к югу от Антарктического полуострова; эскадра с «Эндрю Джексоном» развернулась к северу. О планах действия эскадр пока ничего не сообщалось.

Только ли блокада побережья или нечто худшее? Никто не знал, но каждый кожей ощущал опасность и втихомолку спрашивал себя: уж не дурной ли это сон? Уж не пора ли проснуться? И, убедившись в реальности происходящего, мрачнел.

Однако Конгресс продолжал работать как ни в чем не бывало. Пожалуй, теперь он работал продуктивнее, чем в первые дни. Амбициозные требования, споры ни о чем, ненужные наскоки, пустые обиды и бестолковые дискуссии становились редкостью. Кто с самого начала не понял, что вопрос о Свободной Антарктиде надо как можно скорее выносить за пределы материка и что времени на это осталось крайне мало, тот начал понимать это вчера. В худшем случае и при большом тугодумии - сегодня утром.

У входа в надувной «зал заседаний» Ломаев решил, что не станет скрывать от делегатов появление в небе разведчика. Наоборот, объявит об этом во всеуслышание, и пусть путаются робкие - не страшно. Робких в Антарктиде вообще мало, а скоро не станет совсем - эвакуируются. Тяжелые на подъем, косные умом - да, встречаются. Даже среди делегатов.

Вот их-то и надо заставить шевелиться…

С самого утра Баландина глодало предчувствие.

Не то чтобы ожидание беды или еще чего похуже. Скорее - ожидание локальных перемен. К обеду оно переросло в уверенность.

После завтрака и традиционного коллективного перекура яхтсменов из некомплектного четвертого домика распределили долбить лед на месте будущего пирса. По правде говоря, льда тут было не так уж и много, так, подтаявшие пласты. У воды попадались обширные пятаки самого настоящего пляжа, похожего на крымский галечный, с той лишь разницей, что камни выглядели непривычно крупными и угловатыми - как вмерзли в незапамятные времена в белый монолит, так и сохранились необкатанными. У берега сплошь и рядом плавали льдины и мелкая ледяная крошка. Ручьи, стекающие с купола, продолжали распухать и шириться, но выбранный для стоянки яхт берег являл собою возвышение и природный мол - изогнутый выступ суши, вторгающийся в приантарктические воды, - поэтому ручьи это место старательно огибали.

Большинство яхт антарктического флота за молом и пряталось; народ все дружнее и дружнее поговаривал о необходимости поднять яхты на сушу, потому что ежедневно приходилось вызволять их из нагромождения льдин, заносимых в бухту ошизевшими течениями. Дальше маячили, еле видные из тумана, суда флотилии Шимашевича - даже вертолетоносец и танкер сюда пригнали от греха подальше. А то слишком уж активно в прибрежных водах стали шастать суда под самыми разными флагами. Причем часто суда мышастого цвета и с торчащими на манер ресниц модницы орудийными стволами.

В общем, орудовал Баландин ломом, косился на Женьку Большого и думал о том, что недолго им сегодня вздымать и опускать в ледяное крошево стылый металлический стержень.

Так и случилось. Еще до обеда приковылял болезный яхтсмен из Таганрога, по причине недуга исполняющий сегодня необременительные обязанности вестового.

– Эй, «Анубис»! Шабаш, вас папа требует. В полном составе.

«Ну, вот, - подумал Баландин. - Я не ошибся…» Женька с готовностью вручил лом соседу - калининградцу Диме Дахно. Снисходительно похлопал по плечу, наставить не забыл: «Трудись, наращивай мускул!»

– Еще один не нужен? - предложил свой инструмент и Баландин.

– Да подите вы! - уныло огрызнулся Дахно. Долбить лед всем давно уже осточертело.

– И пойдем, - осклабился Женька. - Нафаня! Пошли!

Капитан «Анубиса» пребывал в резиденции Шимашевича с самого утра. Что-то Шимашевич замышлял в очередной раз - может, присутствие капитана в резиденции и лежало в основе предчувствия?

Так или иначе, оскальзываясь на льду и зубоскаля с встречающимися по пути антарктами, матросы с «Анубиса» и таганрогская немочь доковыляли до яркой, как постер, палатки антарктического папы.

Крамаренко был внутри; также обнаружились за раскладным столиком экс-судья земляк Палыч, еще один из бывших судей, а также средних лет подтянутый мужчина, выглядящий даже здесь как бизнесмен в командировке. Довершали картину несколько шкафообразных мальчиков из окружения Шимашевича.

– Вот и команда, - приветствовал появление николаевской троицы Палыч. - Думаю, четверо - в самый раз.

Четвертым он считал, конечно же, Юру Крамаренко, капитана «Анубиса».

– Садитесь, - пригласил Шимашевич кивком головы.

Женька, Баландин и Нафаня умостились на раскладных стульчиках.

– Значит, так, братцы-антаркты, - начал Шимашевич, не любивший дипломатической трепотни и во всех начинаниях предпочитающий моментально брать быка за рога. - Предстоит вам небольшая экспедиция. Морская. В Новую Каледонию.

У Баландина вытянулось лицо. Новая Каледония?.. Это, если он правильно помнил, пару тысяч миль, если не больше. В океане? Без сопровождения? Когда вокруг Антарктиды творится форменное погодное черт знает что? Или все-таки с сопровождением?

– Пойдете на катере, - продолжил Шимашевич; у Баландина сразу отлегло от сердца. - Матросами. Капитан и помощник - вот…

Кивок в сторону незнакомого судьи и Палыча.

– Это охрана… на всякий случай.

Шкафообразные мальчики числом семеро даже в лице не изменились, сидели себе, как истуканы, выставив вперед несокрушимые подбородки.

– Один деляга из порта Нумеа предлагает нам купить полторы тысячи щитовых коттеджей. Сомневаюсь, что в подобной дыре удастся зафрахтовать судно, на которое влезет весь груз, так что будьте готовы мотнуться и дальше, хоть в Новую Зеландию. Охрана присмотрит за порядком. Старший - Николай Семенович, прошу любить и жаловать.

Похожий на бизнесмена тип привстал и сдержанно кивнул.

– Вопросы есть?

Баландин сподобился только на сипловатое:

– Когда отходим?

– Это к Николаю Семеновичу, - отрезал Шимашевич. - Давай, Коля, занимайся.

К антарктическому папе уже очередь выстроилась у палатки; кто-нибудь то и дело заглядывал из входного клапана.

С охранниками, видимо, все было решено заранее, потому что все семеро тут же куда-то молчаливо рассосались. Экипаж «Анубиса», экс-судьи и Николай Семенович первое экспресс-совещание провели на ходу, выйдя под открытое тихоокеанско-антарктическое небо. Впрочем, неба видно все равно не было: туман.

– Сколько вам нужно времени на личные сборы? Учтите, что комплекты одежды и обуви на катере имеются на всех. Даже с запасом.

Яхтсмены переглянулись.

– Да чего там собираться-то, - ответил за всех Крамаренко. - Минут двадцать - с головой.

– Значит, через двадцать минут во-он там, на бережке, где резинки приткнулись.

У припая действительно желтели три резиновые лодки.

– Погрузим провизию, топливо и сразу отойдем. Давайте, орлы, Шимашевич нас благословил и велел торопиться. А когда Шимашевич торопит, я предпочитаю не ходить, а бегать, и от вас того же буду требовать.

– Через двадцать минут! - заверил капитан «Анубиса» и кивнул своим.

К четвертому домику они действительно побежали - насколько позволял покрытый тонким слоем воды лед.

К указанному сроку резинка у берега осталась всего одна. Прочие смутно желтели в тумане у борта судейского катера. Катер в свою очередь жался бортом к «Фестивалю», судну обеспечения. Через борт «Фестиваля» тянулась жирная прорезиненная кишка - баки катера как раз наполняли топливом.

– Давайте на борт, чего ждать, - проявил инициативу Крамаренко. - Мож, помочь чего нужно.

Минуты через три команда «Анубиса» выбралась на палубу катера. Николай Семенович, вынырнув на мгновение из люка, узрел их, одобрительно почесал переносицу и снова спрятался. Зато появился Палыч.

– Так, хлопцы: коек у нас в обрез, поэтому на четверых двухместный кубрик. Один на вахте, один подвахтенный, двое могут отдыхать. У меня с кэпом такая же петрушка, только кубрик одноместный. Другой занимает Николай Семенович, а башибузуки евойные вообще кто где. Давайте, шмотки в кубрик, доведу обязанности.

Обязанностей у вахтенного было до смешного мало: следить за уровнем топлива в рабочем баке, за уровнем масла и вообще быть на подхвате. Поскольку дизеля на подобных катерах стояли проверенные временем и морем, вахтенному предстояло большею частью торчать на виду рубки, чтоб в случае чего подменить рулевого.

Обязательный инструктаж по технике безопасности свелся к показу места, где находились средства спасения на воде и аптечка. Плюс Палыч коротко и решительно обучил всю четверку пользоваться бортовой рацией.

А вскоре кэп пронзительно свистнул, и гул насоса на «Фестивале» смолк, рассеялся в ватном тумане.

Причалила еще одна резинка; яхтсмены помогли «башибузукам» перетаскать в трюм тяжелые металлические ящички, подозрительно похожие на цинки с боеприпасами. Упомянутые «башибузуки», вопреки опасениям, оказались вполне внятными ребятами, пожали матросам руки, назвались и даже пробовали шутить. Правда, когда показался Николай Семенович, все снова сделались похожими на истуканов, но теперь команда «Анубиса» твердо знала, что списывать сие следует исключительно на издержки службы.

Начальник тоже показал себя толковым дядькой без самодурских замашек. Собрал всю моряцкую часть команды и расспросил о том, чего сам не знал. Например, согласовал с капитаном штатные места вахтенных охранников (которых сначала назвал «дежурными», но поправку капитана мгновенно принял и утвердил). Поинтересовался, не будет ли мешать охранник рулевому, если расположится рядом со входом в рубку. А второй на корме никому не помешает?

В общем, контингент у Шимашевича был дисциплинированный и настроенный на разумное сотрудничество, а не на дурные понты. Матросы скоренько повеселели и раскрепостились; Женька Большой по приказу капитана повторил инструктаж по ТБ для «башибузуков». Те вполне серьезно внимали и весьма дотошно вертели в руках модерновые финские спасжилеты.

В качестве последнего штриха перед стартом болезный таганрожец взял на буксир все

пристыкованные к катеру резинки и утянул на берег. Капитан доложился Николай Семенычу, что катер готов к отплытию. Тот благословил.

Вместо стартовой ракеты пропели якорные лебедки, чихнув, завелись дизеля, и катер-«семерка» надолго потерялся в околоантарктическом тумане.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Сопляки отцы-основатели

– …Итак, в перспективе Свободная Антарктида должна иметь положительное сальдо во внешней торговле, - устало итожил Брюс Тейлор. - Не исключено, что это реально. Однако первое время нам придется жить на полном самообеспечении, это очевидно…

– Мы и так на полном самообеспечении, - уточнил Ломаев.

Он тоже устал. Антарктический Конгресс заседал с утра до вечера, и голова от него пухла, а по ночам шла работа в комитетах. На сон и прочее - часа три в сутки. Железное здоровье Ломаева пока что справлялось с нагрузкой, зато выдержка, тоже железная когда-то, медленно, но верно приходила в расстройство. То и дело хотелось облаять кого-нибудь, а еще лучше - настучать по тыкве. Раздражало тупоумие делегатов, бесили интриги, приводило в ярость столкновение самолюбий.

Вчера Ломаев был на целый день лишен слова за то, что предложил одному новозеландцу «пойти прогуляться» и как следует повозил его носом по шершавому льду. Было обидно. К тому же новозеландец сам нарывался и не уступал Ломаеву ни ростом, ни весом…

Укоризненно покачав головой, Тейлор позвенел вилкой о графин. Комитет по внешней политике состоял всего лишь из восьми человек, и в председательском молотке не было надобности.

– Прошу проявлять сдержанность. Геннадий, у тебя было время высказаться… Что еще я хотел сказать? Да! Ни для какой иной страны Антарктида не должна представлять ни малейшей угрозы. Подчеркиваю: ни малейшей. Для всего мира Свободная Антарктида - курьез, так пусть она будет курьезом безопасным… и смешным, если потребуется. В этом наша защита от внешней агрессии - не давать повода. Это очень просто. Тот, кто безопасен для других, может рассчитывать на собственную безопасность…

Ломаев закряхтел, задвигался, но дипломатично умолчал о Югославии и Ираке. И еще он подумал о том, что американские антаркты все равно остаются американцами. Все на свете для них просто… А на деле кому нужен повод, тот его найдет или создаст. В крайнем случае обойдется без повода. Подумаешь, какая мировая константа Свободная Антарктида, чтобы ждать от нее повода! Сожрут и так, без хлеба и горчицы.

– …и мы должны как можно скорее дать понять мировому сообществу: Свободная Антарктида намерена двигаться вместе со всем цивилизованным человечеством по пути прогресса и процветания, то есть участвовать на равных в мировой торговле, научных изысканиях, гуманитарных проектах, культурном обмене и… - Тейлор замычал, подбирая слова.

– А также всем, что понадобится впредь. Полыхаев, - с кривой ухмылкой на лице ввернул Ломаев. Вотще: председатель Конгресса не заметил сарказма. А на опознание цитаты Ломаев и не рассчитывал.

– Правильно. Но мы должны очень четко сформулировать основные аспекты нашего политического курса во избежание международных осложнений. Более того, мы должны как можно скорее довести их до сведения мирового сообщества. Причем сделать это надо на уровне дипломатическом, а не… пропагандистском. Нет-нет, я вовсе не желаю преуменьшать роль радиовещания и иных способов пропаганды… кстати, пора бы ими заняться… но нам как воздух необходим выход на официальный уровень. - Тейлор облизнул пересохшие губы. - Я убежден, что в течение ближайших двух-трех дней мы сформулируем ответы на вопросы, которые нам обязательно будут заданы, а также пакет предложений нашим потенциальным партнерам… Это мы сделаем. Это мы проведем через Конгресс. Вопрос в другом: добиться, чтобы нас выслушали, начать диалог и в близкой перспективе получить международное признание. Как - пока не знаю. Это самый главный вопрос. Прошу учесть: я не политик, а всего лишь начальник станции, в некотором роде чиновник… Неделю думаю, голову сломал. У кого будут предложения?

Мертвое молчание было ответом. Тейлор тяжко вздохнул. Шумно отхлебнул сладкий чай из пластиковой кружки. Долил из чайника доверху и жадно уполовинил. Пить приходилось помногу. Даже здесь, внутри специально отведенного для нужд комитета домика, где дышали люди и непрерывно кипел чайник, воздух был сух и драл горло. Днем при плюсовой температуре было комфортно, а ночью пей жидкость, если хочешь иметь во рту слюну, а не сухой остаток. Хотя, с гордостью за былое подумал Ломаев, куда Амундсен-Скотту до Востока по части сухости и гипоксии! Никакого сравнения.

Пользуясь паузой, жадно потянулись к кружкам и остальные. Тейлор дождался, пока закончится движение кадыков под задранными бородами.

– Уточняю вопрос: кто хотя бы приблизительно представляет себе, как нам подступиться к этой проблеме? Председателю комитета есть что сказать?

– Разумеется, у нас есть кое-какие наработки… - Председатель комитета Жерар-Ги Лепелье со станции Дюмон-Дюрвиль нахохлился и сразу стал похож на несчастную ворону под ледяным дождем - голова втянута в плечи, шевелюра встопорщена, длинный влажный нос уныло повис. - Прошу, однако, учесть, что мы тоже не политики, а большей частью ученые и изредка администраторы…

– Короче, если можно, - нетерпеливо подбодрил Тейлор.

Несчастная ворона вздернула клюв:

– Если короче, то вот. Первое: мы должны всеми силами стремиться к вступлению в международные организации, прежде всего в ООН. Второе, без чего не будет первого: мы должны быть официально признаны хотя бы одним государством, а лучше несколькими. Пока, однако, ни одно правительство не выказало желания признать Свободную Антарктиду. Отсюда следует третье: для начала нам следует самим инициировать… ну скажем, международную конференцию по Антарктиде с участием всех заинтересованных сторон - и уже на ней выходить на прямые контакты с околоправительственными кругами тех стран… скажу прямо: тех стран, которых мы боимся. А также, разумеется, тех стран, от которых мы можем ждать помощи…

Простуженно шмыгнув вороньим клювом, Лепелье забормотал извинения и вынул носовой платок. Все терпеливо ждали, пока он отсморкается.

– Прошу прощения… Теперь четвертое и главное: ни у кого из нас нет связей… э-э… в достаточно высоких политических кругах, способных организовать такого рода конференцию. Мы провели опрос делегатов Конгресса и персонала станции Амундсен-Скотт. Пусто. Завтра мы пошлем запросы на все антарктические станции, присоединившиеся к Свободной Антарктиде. Если и эта, прямо скажем, отчаянная мера не принесет успеха, то я уже не знаю… - Лепелье снова шмыгнул и с ожесточением зарылся в носовой платок. - Тогда - тупик. Тогда нам останется только ждать, что к нам рано или поздно проявят интерес извне… э-э… я имею в виду благожелательный интерес. Ну и, конечно, всегда остается надежда на счастливый случай…

– А пока мы будем ждать, нас десять раз сожрут с потрохами, - бессердечно добавил Ломаев, и Лепелье скорбно кивнул, соглашаясь.

Тейлор позвенел вилкой о графин.

– Это все? Немного…

– Мы прорабатываем возможность выхода на правозащитные организации, - подал голос Ежи Ставский. - Начнем с польских, это более или менее реально, у меня во Вроцлаве зять-правозащитник, затем выйдем на международные…

– О'кей. Еще что?

– «Ученые без границ» хотят наладить контакт, - низким басом сказал норвежец Стенборк. - Сегодня они прислали предложение Конгрессу о сотрудничестве. Какое-никакое, а признание…

– В гробу эти, которые без границ, видели независимость Антарктиды, - буркнул Ломаев.

– Возможно. Но организовать с их помощью конференцию мы можем, нет?

– Ага, в лучшем случае месяца через три, когда Антарктиду уже поделят! Оно им надо, чтобы было поскорее? Это нам надо!

И вновь вилка пришла в соприкосновение с графином. Вслед за тем Тейлор занес что-то в электронный блокнот.

– Хорошо. Похоже, нам остается действовать одновременно в разных направлениях, надеясь на удачу хотя бы в одном. «Ученые без границ», правозащитники, что еще?..

– Феминистки, может быть? - высказал предположение бразилец Феррейра. - Не надо так морщиться. Почему бы нет? Нас ведь интересуют организации, имеющие влияние в мире, а вовсе не их идеологическая база. Ну вот я и подумал… На станции Мак-Мёрдо есть женщины, а просто женщина, я так думаю, в Антарктиду не полезет, так что у кого-нибудь из них наверняка есть выход на их руководство. И если мы, так сказать, на взаимовыгодной основе заинтересуем их…

Тейлор заметно покривился, но кивнул:

– Итак, «ученые без границ», правозащитники, феминистки… это все?

– Шимашевич, - без обиняков сказал Ломаев, переждав мертвую паузу. Как гвоздь вбил. Тейлор наморщил лоб:

– Дэннис Шимашевич? Устроитель парусной регаты, которая уперлась в Антарктиду, не так ли? Кажется, он бизнесмен?

– Он бизнесмен и антаркт. Кстати, многие участники регаты тоже антаркты, но не о них речь. Для нас важно, что Шимашевич - наш. Во всяком случае, пока это ему выгодно. И бизнесмен он… необычный.

– Имеет связи? - поднял брови Тейлор.

– Не то слово.

– И согласится их использовать?

– Только предложи.

Теперь все смотрели на Ломаева с зыбкой надеждой продувшегося в пух и прах игрока, неожиданно обнаружившего у себя за подкладкой неучтенный золотой. Во взгляде Тейлора читалось: «И ты столько времени молчал?!» Лепелье укоризненно качал головой и трубно сморкался.

– Шимашевич сделает, - подтвердил Ломаев.

Бриккендроп - «метатель кирпичей» - так некогда прозвали европейские дипломаты Иоахима Риббентропа, намекая на его манеру действовать грубо, прямолинейно, но веско. Ломаев не знал об этом и наверняка обиделся бы, если бы его сравнили с гитлеровским министром-висельником. Но сейчас он поступил в точности как Бриккендроп. Метнул кирпич на стол. С грохотом.

Ему очень не хотелось это делать. Изнывая на ночных заседаниях комитета по внешней политике, он страстно желал одного: чтобы кто-нибудь придумал иной выход. И без того Шимашевич среди прочих антарктов - ферзь в окружении пешек. А кто он такой для Антарктиды? И что для него Антарктида? Влюблен ли он в нее хотя бы на четверть так, как зимовщики? Хотя бы на десять процентов? На один?

Ломаев сам себе ответил: вопрос поставлен неправильно. Если речь идет о Шимашевиче, то она не идет о любви к пингвинам и льдам. Тут другое. И если вообще уместна аналогия с любовью, то любить внезапно обретенное новое отечество Денис Шимашевич станет не как суровую мать, а как покорную наложницу, купленную рабыню, по отношению к которой все позволено. Поэтому предложи ему купить Антарктиду с потрохами - купит и за ценой не постоит. Сам навяжется в покупатели. Использует ради Антарктиды и деньги, и связи, и влияние. Понятно, с условием: положи наложницу ему в постель.

Вот почему Ломаев так мечтал о том, чтобы нашелся альтернативный вариант. Тщетно. Члены комитета больше мычали на еженощных заседаниях, изображая непосильную работу мысли, или просто толкли воду в ступе. Японский и китайский коллеги вообще взяли привычку отмалчиваться и лишь дежурно улыбались, не сказав за все время и пяти фраз. Не получилось мозгового штурма, не посетило никого гениальное озарение. Без пользы уходило бесценное время. Пришлось сдаться: неслышно выматериться, швырнуть под ноги воображаемую шапку, плюнуть и метнуть на стол кирпич.

«Вы этого хотели? Нате, подавитесь!»

Ломаев шел спать в препаскуднейшем настроении. Провожал его Тейлор - не потому, что российский коллега мог заблудиться (источников света на станции хватало, а с началом работы Конгресса еще прибавилось, что доводило до тихого бешенства команду астрономов), а потому, что не считал разговор оконченным.

Давно перевалило за полночь. В надувном куполе тускло светились вставки из прозрачного пластика. Там спали. Кричал под ногами утоптанный снег. Морозец был несильный - градусов сорок при полном безветрии. Ломаев плюнул вверх, где мертвым далеким прожектором висел Сириус, прислушался и не услышал падения ледышки. То ли не успела замерзнуть в полете, то ли попал в себя. Может, конечно, и в Тейлора. Ясно только, что не в Сириус…

Немигающие звезды таращились жирно и нагло. Млечный Путь разлегся вальяжно, как будто имел на это право. Лежащий на боку серпик молодой луны дразнился, показывая «козу». Магеллановы Облака казались кляксами на стекле, которые забыли стереть тряпкой. Хрустальные сферы небес издевались над Ло-маевым.

– Друг Геннадий, - сказал наконец Тейлор, - кого мы пошлем переговорить с Дэннисом? - Имя Шимашевича он предпочитал выговаривать на привычный лад.

– Меня, конечно, - буркнул Ломаев. - Мы с ним все-таки соотечественники. К тому же инициатива наказуема: я предложил - мне и лететь.

– О'кей. Когда?

– Завтра же с утра. Если на Новорусской будет погода.

– А если не будет? Быть может, все же по радио?

– И заранее проорать на весь мир, чего мы хотим? Спасибо, нет.

– Ну, а если все-таки не будет погоды? - настаивал Тейлор.

Начерпав во рту остатки слюны, Ломаев сплюнул еще раз - теперь под ноги. Едва слышно проворчал что-то себе в бороду - надо полагать, непристойное. Вслух сказал:

– Будет, не будет - надо лететь. Вот так. Слышь, Брюс, шел бы ты куда-нибудь, а? Я спать хочу. Мне через два часа вставать и пилота будить. Бай-бай, Брюс…

Тейлор не уходил. Даже преградил Ломаеву путь к входному тамбуру жилого купола.

– Все-таки… ты твердо уверен, что Дэннис сумеет помочь?

– Тверже некуда.

– Тогда почему ты недоволен?.. О, кажется, я понимаю!.. Во что нам обойдется его помощь?

– Мало не покажется, - со злостью сказал Ломаев. - Придет время, мы себе локти до мослов сгрызем. И самое противное то, что у нас нет иного выхода…

– И все-таки - сколько?

– Чего, денег? Брюс, не смеши. Что деньги! Денег он нам сам даст. Уверен, что ему понадобится от нас что-нибудь посущественнее - хорошо еще, если только право на добычу нефти или лов рыбы. А то и похуже: полный карт-бланш и наши гарантии невмешательства в его дела… что бы он ни вытворил. Понятно, ему будут нужны не словеса и обещания, а наши головы в заклад. Недурно, а?

– Понимаю… - задумчиво кивнул Тейлор. - Не успели начать, как уже появился первый олигарх. И, кстати, единственный…

– Скажи проще - диктатор! - рявкнул Ломаев. - Вот ты мне ответь, Брюс: этого ли мы хотели? Умники! Антаркты! Щенки! Сопляки! Отцы-основатели!..

– Поэтому ты и настоял на непосредственной демократии?

– О, прозрел наконец!.. Поздравляю. Только одной непосредственной демократии еще мало - ляжем мы под него и с непосредственной, и с посредственной, и со всякой прочей…

– Тогда что?

– Не знаю! И не смотри на меня, как на пророка, я правда не знаю! Может, чего и придумаем, у нас в России говорят: голь на выдумки хитра. Может, удастся его обмануть…

– Обман? - Тейлор был шокирован, мотал головой. - Это мне не нравится. Нет, нет, это совершенно неприемлемо…

– А в политику играть тебе приемлемо? - окончательно вышел из себя Ломаев. - Раз уж начал игру, так играй по правилам - обманывай и улыбайся! Или поручи это другим, если не умеешь сам! А если умеешь, то будь честен хотя бы сам с собой! И дай, черт тебя побери, пройти сонному человеку, не то он сослепу по тебе пройдет, по законноизбранному председателю…

Жизнь на Новорусской шла своим чередом. Давно улетел самолет с недовольным приставом и Моисеем Соломоновичем, в меру лицедейского таланта изображавшим бурное возмущение «наглым и беспардонным грабежом». С ними отправили Типунова, которому врач Бакланов-Больших после долгих уговоров разрешил лететь, и одного механика, в здравом размышлении отказавшегося становиться антарктом. Его не особенно уговаривали остаться: вольному - воля. Была бы честь предложена…

Улетающий механик выглядел подавленным и отмалчивался. Зато Типунов не скупился на слова, а на прощание выразительно покрутил пальцем у виска, чтобы все видели, с тем и отбыл.

Часа через три поступила радиограмма из Новолазаревской: несмотря на туман, «Ил-76» благополучно приземлился, миновав Мирный, где погода оказалась совсем дрянь, и встречен как надо, спасибо за предупреждение. В случае благоприятного прогноза самолет уйдет на Беллинсгаузен завтра утром.

Назавтра прогноз был сносный, и борт без особых приключений добрался до Беллинсгаузена, где и застрял надолго по причине внезапно испортившейся погоды. Остров Ватерлоо, он же Кинг-Джордж, и всегда-то считался «антарктическими субтропиками» с мягкой снежной зимой и нудно моросящими дождями полярным летом - сейчас же с низкого неба лило беспрестанно и при сильнейшем ветре горизонтально. Видимость - ноль. Аэродром раскис. Многое говорило за то, что самолетный парк Свободной Антарктиды вот-вот пополнится крупным транспортным самолетом, только сможет ли он когда-нибудь взлететь?

Ироническая радиограмма донесла, что Коган, судебный пристав и немногие российские полярники, покидающие Антарктиду, пошли на поклон к чилийцам, благо до их станции топать пешком всего ничего: не помогут ли с эвакуацией морем? Куда угодно, хоть в Чили. О результатах переговоров пока не сообщалось. В кают-компании злорадствовали и изощрялись в остроумии.

Миновал пятнадцатый день существования Свободной Антарктиды.

Сумерки были коротки, ночи темны, дни сыры и туманны. Солнечной благодати хватило ненадолго, как и предсказывали метеорологи - жрецы самой подлой из наук. Шаманов погоды кляли порознь и гуртом. Пока небо не затянуло, дивились тому, как быстро рушится в океан раскаленный брандскутель Солнца.

Специально ходили на барьер любоваться закатом и фонтанами проходящего мимо китового стада. Казалось, океан, поглотивший раскаленный шар, вот-вот закипит и начнет выбрасывать на берег вареных китов.

Мало-помалу привыкали и к сырости, и к двенадцатичасовому дню. Собственно, и раньше мартовский день был примерно таким же на любых широтах, в том числе и крайних южных. Трудно было, настроившись на долгую зимовку, заставить себя поверить в то, что и в июне солнечный диск в положенный час выскочит из-за ледяного бугра и вертикально взмоет в небо.

Бывало, прежде в это время года от прибрежных станций спешили отвалить последние припозднившиеся суда, долгой сиреной желая остающимся удачной зимовки. И правильно делали, что спешили уйти до мартовских морозов, ускользая из ледяных тисков. А в ноябре, когда под безостановочно кружащим по небу солнцем издыхала осточертевшая гадюка-зима, вновь приходили корабли, швартуясь к припаю, и начиналась выгрузка. Для кого-то адова работа и риск, для прибывающих - суета, для зимовщиков - праздник.

Всякое случалось. Мяли борта, ломали винты, гробили технику. Новорусскую пока бог миловал - еще ни один человек не погиб на припае, что в Мирном случалось не раз. Да и везде случалось. О коварстве льда механики-водители знают побольше фигуристов-чемпионов с их тройными тулупами. Пофигуряли бы они среди трещин и разводьев - тулуп бы точно пригодился, греться после купания. Если по-честному, то Новорусской просто везло: уходили под лед трактора, вездеходы, сани, а люди выскакивали. Случалось, и в минусовую воду. У одного водителя после ледяной купели сердечный приступ сделался - ничего, спасли, выжил…

Кончилось прошлое. Отрезало. Корабли не придут.

А если придут, то не те корабли, которые приносят радость.

Придут или не придут - жизнь продолжалась. Что толку без дела ожидать худшего?

Чинили матчасть, выкраивали время и на науку. Радикально переоборудовали малый холодный склад - в нем стало подтекать, замороженные продукты грозили испортиться. Однажды ночью с ужасным грохотом обвалилась часть ледяного барьера - пришлось заново бурить лед под мертвяки, провешивать страховочные тросы. Систему траншей и канавок для стока талой воды наконец-то довели до ума, и теперь близ Пингвиньей балки с барьера в океан низвергался симпатичный во-допадик.

Отчасти радовались дежурные по камбузу: никакой тебе изнурительной заготовки снега, и в руках не ножовка, а кастрюля - знай себе черпай чистую проточную воду из любой траншеи, около которой не оставил метку Тохтамыш.

Сусеков удивил всех настоящим узбекским пловом. Народ стенал и облизывал пальчики. Кто-то пустил слух о готовящейся на завтра утке по-пекински, которую, как известно, в процессе кулинарного священнодействия надувают специальным насосом, и некоторые первогодки, купившись, были отряжены на склад за компрессором весом в полтонны.

Бакланов-Больших благополучно удалил аппендикс одному механику. Какое-то время им предстояло жить в соседних комнатах: механику на койке в «больничной палате», а аппендиксу, удивившему врача какой-то только ему понятной аномальностью, - в склянке со спиртом в лаборатории. Аппендиксу завидовали.

Не успел скрыться за мысом катер, отправленный в Новую Каледонию, как уже принялись с вожделением ждать обещанных Шимашевичем домиков. Жилищный кризис на станции донял всех. На почве тесноты начались первые склоки. В кают-компании яблоку негде было упасть. Пришлось забыть о бильярде - все равно никому не удалось бы развернуться с кием, не заехав кому-нибудь в брюхо или глаз. В непогоду в шумное, но теплое помещение дизельной электростанции набивалось столько желающих посидеть, потрепаться и попить чайку, что дизелисты начали роптать. Один добрый повар Сусеков не гнал с камбуза никого, но всегда подсовывал визитерам работенку: начистить картошки, помыть кастрюли, выдраить полы… Поэтому, несмотря на его радушие, камбуз отнюдь не ломился от наплыва гостей.

Непрухин и добровольцы из яхтсменов, кому хватало образования и свободного времени, разбирались с технической документацией на аэродромное оборудование. Второй радист безвылазно дежурил в радиодомике и начинал жаловаться на жизнь. Тексты популярных передач об Антарктиде частенько сочинял теперь Эндрю Макинтош; он же наговаривал их на ленту по-английски. В русском переводе тексты шли в эфир в исполнении Игоря Непрухина, разрывавшегося между сотней дел.

Последний зачитанный им текст касался прибрежной антарктической фауны, насчитывающей семнадцать видов пингвинов, пять видов настоящих тюленей и два вида тюленей ушастых. Мобилизованный в консультанты-соавторы Нематодо не сумел избежать небрежно-покровительственного тона, объясняя публике разницу между безухими и ушастыми ластоногими. Мол, первые, как то: морские слоны, тюлени Уэдделла и Росса, крабоеды и морские леопарды произошли в незапамятные времена от куниц, а вторые (морские котики и львы) - от медведей. Так что не в ушах дело и дивиться надо не различию, а конвергентному сходству, поняли, двоечники?..

Всерьез редактировать текст было некогда - пошел в эфир с чисто косметической правкой. Китам, птицам, рыбам и морским беспозвоночным было уделено меньше места, зато о своих любимых диатомеях Нематодо разливался соловьем, пока выведенный из себя Непрухин не потребовал заткнуть фонтан. Какие такие диатомеи? Ах, микроскопические водоросли во внутриконтинентальных водоемах? С кремнеземовым скелетом? Знать их не знаю. Какому нормальному радиослушателю есть до них дело? Ты мне о китах, о китах давай бухти!..

Нематодо ругался и в сопровождении биолога Харина убегал наблюдать пингвинов. По его уверениям, в ближайшем к Новорусской стаде пингвинов Адели давно улеглась паника первых дней. Как всегда, пингвины орали, дрались, воровали камни из чужих гнезд, отгоняли наглых поморников, ныряли за рыбой и кормили птенцов, по-видимому, нисколько не беспокоясь о свершившемся переезде континента. Некоторых Харин ловил и кольцевал, жалея о том, что не может организовать спутниковое слежение за миграцией. Пойдут ли на юг? Пока по приблизительным оценкам численности стада выходило, что пингвины намерены остаться и приспособиться.

Ну ладно. А как у них изменится цикл размножения, если полярной ночи нет и не будет? Будут откладывать яйца кто во что горазд и снимать по три урожая… то есть высиживать по три кладки в год?

Вообще получалась странная картина: от переезда Антарктиды менее всех пострадала она сама. Первые же тайфуны достались Австралии и Китаю; в Аргентине наступила небывалая засуха; по центральной Индии яростной метлой прошли чудовищной силы смерчи - обалдевшие очевидцы, пойманные в объективы телекамер, призывали Шиву в свидетели, будто в самую крупную воронку засосало слона. Восток США и Западную Сибирь, районы искони тектонически пассивные, в один день тряхнуло землетрясениями по пяти баллов каждое.

Научники дивились. Непрухин стервенел и обзывал их дармоедами и нематодами. Новый аэродромный радар еще не был развернут, когда с Амундсен-Скотта на «Ан-3» вернулся Ломаев.

В былые времена полет одиночного одномоторного самолета над Центральной Антарктидой во второй половине марта вошел бы в анналы и как подвиг, и как злостное нарушение всех писаных инструкций. Никакое начальство не вправе отдать такой приказ. Да и какой сумасшедший летчик полетит без крайней нужды, если в стартовой точке маршрута температура за бортом в приземном слое зашкаливает за минус шестьдесят, а в точке финиша запросто может завыть пурга со скоростью ветра под пятьдесят метров в секунду?

Психов нет. А крайняя нужда… ну что ж, бывает.

Не минус шестьдесят, а всего минус десять отмечали термометры Амундсен-Скотта, когда востроносый биплан потянул на восток. И со скоростью не в пятьдесят, а всего лишь в тридцать метров в секунду завьюжило в Новорусской за час до приема самолета. Антарктида - по-своему деликатно - напоминала о том, что она пока еще не тропический курорт.

Стонали ветрозащитные стенки, ходуном ходили палатки, визжала твердая, как абразив, снежная крупа. Видимость - десять метров. К счастью, работал радиомаяк, еще старый, и по пеленгу самолет с шестой попытки сел, едва не разбившись о тягач в конце полосы. За тягач его и закрепили, чтобы не сдуло в море, и два-дцатипятитонный гусеничный якорь исправно держал самолет сутки, пока пурга не сошла на нет. С полчаса, не больше, сияло солнце, а потом опять наполз туман. Что поделать - побережье…

Ломаев не стал ждать погоды. Видели, как он, цепляясь за леера, пробирался через всю Новорусскую в сторону палаточного городка. Видели, как он скрылся в палатке Шимашевича. На много раз задаваемый вопрос, о чем они беседовали три часа кряду, Ломаев небрежно махал громадной лапой: «Так, увязывали кое-что, не бери в голову…» А Шимашевичу подобных вопросов никто никогда не задавал.