"Ги де Мопассан. Тунис" - читать интересную книгу автора

отделенные друг от друга простой перегородкой, работают ремесленники одного
и того же цеха, делая одни и те же жесты. Оживление, красочность, веселье
этих восточных рынков не поддаются описанию, потому что тут надо было бы
одновременно передать и ослепительный свет, и шум, и движение.
Один из суков настолько своеобразен, что оставляет о себе воспоминание,
необычайное и неотвязное, как сон. Это сук духов.
В одинаковых узких отделениях, до того узких, что они напоминают ячейки
улья, и расположенных рядами по обе стороны темноватой галереи, люди с
прозрачным цветом лица, почти все молодые, в светлых одеждах, восседают, как
будды, храня изумительную неподвижность, в рамке из подвешенных длинных
восковых свечей, образующих вокруг их голов и плеч мистический и правильный
узор.
Верхние свечи, более короткие, окружают тюрбан; другие, более длинные,
доходят до плеч; самые большие спускаются вдоль рук. Симметричная форма
этого странного убранства несколько меняется от одной лавки к другой.
Продавцы, бледные, неподвижные, безмолвные, сами кажутся восковыми фигурами
в восковой часовне. Если зайдет покупатель, - вокруг их колен, вокруг ног,
под рукой находятся всевозможные духи, заключенные во всевозможные крошечные
коробочки, крошечные флакончики, крошечные мешочки.
В воздухе, из одного конца сука в другой, носится слегка дурманящий
запах курений и духов.
Некоторые из этих экстрактов продаются каплями по очень дорогой цене.
Для отсчитывания их торговец употребляет кусочек хлопка, который он вынимает
из уха и затем снова водворяет туда же.
С наступлением вечера весь квартал суков запирается тяжелыми воротами у
входа в галереи; подобно некоему драгоценному городу, он заключен в другом
городе.
Когда же вы прогуливаетесь по новым улицам, упирающимся в болото, в
какой-нибудь сток нечистот, вы вдруг слышите странное ритмическое пение в
такт глухим ударам, которые похожи на отдаленные пушечные выстрелы и
прерываются на несколько мгновений, чтобы возобновиться снова. Вы озираетесь
и наконец на уровне земли замечаете головы десятка негров, обмотанные
фулярами, платками, тюрбанами, лохмотьями. Эти головы поют по-арабски
какой-то припев, в то время как руки, вооруженные бабами для трамбования
почвы, мерно ударяют ими на дне канавы по слою щебня и известкового
раствора; так закладывают прочный фундамент для какого-нибудь нового дома,
строящегося на этой жирной, вязкой почве.
На краю ямы старый негр, начальник этой партии трамбовщиков, отбивает
такт, смеясь, как обезьяна; смеются и все другие, продолжая распевать свою
странную песню и скандируя ее энергичными ударами. Они ударяют с
воодушевлением и лукаво смеются, поглядывая на останавливающихся прохожих;
прохожим тоже весело: арабам - потому что они понимают слова, другим -
потому что зрелище забавное; но уж, конечно, никто так не веселится, как
сами негры; ведь старик кричит:
- Ну-ка, хватим!
И все, скаля зубы и ударяя три раза трамбовкой, подхватывают:
- По башкам собачьих руми!
Старый негр снова кричит с таким жестом, как будто он кого-то раздавил:
- Ну-ка, хватим!
И все хором: