"Ги де Мопассан. Латынь" - читать интересную книгу автора

Ни разу за десять или пятнадцать лет он ни с кем не беседовал по душам.
- Я точно дуб в пустыне, - говорил он. - Sicut quercus in
solitudine[2].
Другие учителя внушали ему отвращение, а в городе он никого не знал,
так как у него не было свободного времени, чтобы заводить знакомства.
- Даже ночью я не свободен, дружок, и это для меня тяжелее всего. Как я
мечтаю о собственной комнате, где мебель, книги, всякие мелкие вещицы
принадлежали бы только мне и никто не смел бы их трогать! Но у меня нет
ничего своего, ничего, кроме панталон и сюртука, нет даже матраца и подушки!
У меня нет своего угла, мне негде запереться, за исключением тех случаев,
когда я даю уроки в этой комнате. Понимаете ли вы? Человек, у которого всю
жизнь нет ни права, ни времени побыть наедине с собою, хотя бы для того,
чтобы подумать, поразмышлять, поработать, помечтать!.. Ах, дорогой мой!
Ключ, простой ключ от двери, которую можно запереть, - вот счастье, вот
единственное счастье на свете!
Весь день я в классе с этими озорниками, которые вечно возятся, а
ночью - с теми же озорниками в дортуаре, где они храпят... Да и сплю-то я у
всех на глазах, в конце двух рядов кроватей этих шалунов, за которыми должен
смотреть. Я никогда не могу остаться один, никогда! Выйдешь на улицу - там
кишит народ, а когда устанешь от ходьбы, то заходишь в кафе, где битком
набито курильщиками и игроками на бильярде... Сущая каторга!
Я спросил:
- Почему же вы не займетесь чем-нибудь другим, господин Пикдан?
Он воскликнул:
- Но чем же, дружок, чем? Ведь я не сапожник, не столяр, не шапочник,
не булочник, не парикмахер. Я знаю только латынь, но у меня нет диплома,
который позволил бы мне дорого брать за уроки. Будь у меня докторская
степень, я получал бы сто франков за то, за что сейчас получаю сто су, и,
наверное, учил бы хуже, ибо одного звания было бы достаточно, чтоб
поддержать свою репутацию.
Иногда он говорил мне:
- Я отдыхаю только в те часы, когда бываю с вами, дружок. Не бойтесь,
вы ничего не потеряете: в классе я наверстаю упущенное время и буду
спрашивать вас вдвое больше, чем остальных.
Однажды я расхрабрился и предложил ему папиросу.
Он с изумлением взглянул на меня, потом на дверь.
- А если войдут, мой милый?
- Ну что ж, покурим в окошко! - предложил я.
И мы облокотились на подоконник, пряча папироски в ладонях, сложенных
горсткой.
Напротив нас находилась прачечная. Четыре женщины в белых кофтах водили
по разостланному перед ними белью тяжелыми горячими утюгами, из-под которых
поднимался пар.
Вдруг из прачечной вышла еще одна, с огромной корзиной, под тяжестью
которой изогнулся ее стан. Она собралась отнести клиентам их рубашки,
носовые платки и простыни. Прачка приостановилась в дверях, как будто уже
устала, затем подняла глаза, улыбнулась, увидев, как мы курим, и свободной
рукой насмешливо послала нам воздушный поцелуй. Затем она удалилась
неторопливой, тяжелой походкой.
Это была девушка лет двадцати, небольшого роста, худощавая, бледная,