"Даниил Лукич Мордовцев. Сидение раскольников в Соловках (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

страхом анафемы, не покинули монастырь на произвол судьбы, и потому сразу
решил, что ему делать. Он подошел к Кирше, как к посланцу царского
воеводы, и стал так, чтобы его видели ратные люди, особенно сотники Исачко
и Самко.
- Ты почто прислан к нам? - спросил он громко посланца.
- Прислан я с грамотой, - отвечал Кирша, поводя сросшимися бровями.
- Мы вычли оное безлепичное лаяние патриарша дьяка и то бреханье на
ветер пустили. Почто ж еще ты прислан к нам?
- Прислан я, - заговорил Кирша по-заученному, - от воеводы Ивана
Мещеринова, чтоб вы, соборная и рядовая братия, добили челом великому
государю...
- А потом что?
- Чтоб принесли великому государю вины свои...
Никанор перебил его, схватив за руку:
- Вин за нами перед великим государем нет и не бывало и добивать нам
челом великому государю непочто, окроме как молиться за его государское
здоровье, и мы то делаем, - скороговоркой проговорил он. - Поди и доложись
о сем твоему воеводе... Слыхал?
- По указу его царского пресветлого величества, - как бы не слушая
его, продолжал Кирша, - воевода приказал вам монастырь отпереть и
государевых ратных людей принять с честью.
Никанор окончательно вспылил.
- Али твой воевода царским словом торговать стал! - закричал он. -
Али пресветлое царское слово может исходить из такого поганого смердьего
рта, как у твоего воеводы? Али у великого государя бумаги и чернил
недостало, чтобы слово его пресветлое всякими пьяными глотками в кабаках
выкрикивалось? А! Так, что ли?
Озадаченный Кирша не знал что отвечать. Он догадался, что воевода
сделал оплошность.
- Говори! - приставал к нему Никанор. - Как твой воевода смел украсть
царское слово? Али он не знает, что царское слово, как и словеса Господа
нашего Исуса Христа либо в церкви, как святое Евангелие, должны
возглашаться, либо царскою грамотою, по титуле, объявляться? А! Так вы
этого не знали!
По собору прошел ропот одобрения. Головы поднялись уверенно,
бледность сбежала с лиц. Исачко смело и дерзко измерял своими косыми
глазами Киршу, как бы вызывая его на немедленную потасовку. Послышались
выкрики: "Али на них и суда нету!", "Али они и впрямь своим дурным наше
доброе извести хотят!", "Чего их слушать! Воровство их знамое!"
Кирша стоял как притравленный зверь, озираясь по сторонам. А
прибывший с ним монашек испуганно топтался на месте, точно выглядывая
норку или скважинку, в которую можно было бы юркнуть.


В это мгновение в самую середину круга протискивался какой-то
оборванец с длинными, как у простоволосой бабы, никогда не чесанными
пасмами волос, падавшими ему на худое, аскетическое лицо и на плечи.
Оборванец был босиком, в одной, чужой по-видимому, рубахе, которая была
слишком длинна для него. Из-под рубахи виднелись голые худые, как щепки,
икры ног. На шее у него, как у цепной собаки, висела и при движении