"Даниил Лукич Мордовцев. Сидение раскольников в Соловках (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

- И ноздри тебе на Москве не вырвали?
- За что ноздри рвать? Я не вор.
- А ты видел, как потом Стеньку-то на Москве сказнили?
- Нет. В те поры мы стояли в черкасских городех, потому чаяли, что
етман польской стороны. Петрушка Дорошонок, черкасским людям дурно чинить
затевал.
- А я видел. Уж и страсти же, братец ты мой! Обрубили ему руки и
ноги, что у борова, а там и голову отсекли, да все это - на колья... Так
голова-то все лето на колу маячила: и птицы ее не ели, черви съели, страх!
Остался костяк голый, сухой: как ветер-то подует, так он на колу-то и
вертится да только кости-то цок-цок-цок...
На западе, ближе к полудню, что-то кучилось у самого горизонта в виде
облачка. Да то и было облачко, которое как-то странно вздувалось и как бы
ползло по горизонту, на полночь.
- Никак, там заволакивает аер-от...
- И впрямь, кажись, облаци Божьи. Не разверзет ли Господь хляби
небесны? - крестится монах.
- А добре бы было, страх упека.
Воевода расстегнул косой ворот желтой шелковой рубахи, зевнул и
перекрестил рот.
Облачко заметно расползалось и вздувалось все выше и выше. Казалось,
что в иных местах серая пелена, надвигавшаяся на юго-западную половину
неба, как бы трепетала. Старый помор-кормщик, сидевший у руля воеводского
судна, зорко следил своими сверкавшими из-под седых бровей рысьими
глазками за тем, что делалось на горизонте и выше. Жилистая, черная, как
сосновая кора, рука его как-то крепче оперлась на руль.
Слева, по гладкой, почерневшей поверхности моря прошла полосами
змеистая рябь. Неизвестно откуда взявшаяся стая чаек с плачем пронеслась
на восток, к онежскому берегу, которого было не видно. Душный воздух
дрогнул, и кочеток заметался и заскрипел на верху воеводской мачты. Что-то
невидимое затрепетало красным полотном, на котором изображен был Георгий,
прокалывающий змия с огромными лапами.
- Ай да любо, ветерок! Теперь бы и косым паруском можно, -
послышалось откуда-то.
- Напинай, братцы!
- Стой! Не моги! - раздался энергичный голос старого кормщика-помора.
Вдали, на западе, что-то глухо загремело и прокатилось по небу,
словно пустая бочка по далекому мосту. Солнце дрогнуло как-то, замигало,
бросило тени на море и скоро совсем скрылось. Высоко в воздухе жалобно
пропискнула, как ребенок, какая-то птичка, и скоро голос ее затерялся
где-то далеко в неведомом шуме.
- Не к добру, - проворчал старый кормщик, вглядываясь во что-то по
направлению к Соловкам. - На экое святое место да ратью идти!..
- Ты что, дядя, ворожишь? - спросил, подходя, тот стрелец, что служил
у Стеньки Разина в водоливах.
- Что! Зосима-Савватий осерчали, дуют.
- Что ты, дядя! За что они осерчали?
- А как же! На их вить вотчину, на святую обитель ратью идем.
- По делам, не бунтуй.
Небо загремело ближе, и как бы что-то тяжелое, упав и расколовшись,