"Даниил Лукич Мордовцев. Сидение раскольников в Соловках (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

тем, что делалось на берегу, около стрелецких кочей, и прислушиваясь к
смутному говору и смятению, господствовавшим в стенах обители. Соборный
колокол, разнося гул далеко по острову и по морю, не то бил сполох, не то
созывал черный собор, всю братию и богомольцев, священников и диаконов,
соборных старцев и братию рядовую и больничную, монастырских служек и
трудников, служилых людей, усольцев и всех православных христиан. В то же
время пушкари монастырские по башням и бойницам чистили и заряжали наряд,
пушки и пищали затинные. Монастырские голуби, которым так привольно жилось
в монастыре на всем готовом, и сизые, и белые волосатые, и глинистые,
рудо-желтые, и турмана всех цветов и "в штанцах", белоглазые глуповидные
галки, космополиты воробьи и стрижи, охотники до всего высокого и
грандиозного, до высоких церквей и грандиозных скал, - все эти пернатые
отшельники и певчие, выпугнутые из своих келий-гнезд необычным движением,
звоном и суетнею на стенах и башнях, шумно кружились над монастырем и
кричали на все птичьи голоса, не зная, где присесть и что думать о
суетившейся черной братии, забывшей даже сегодня посыпать зерна и крошек
для своей крылатой скромной братии. Один, особенно любимый черною братиею
глинистый турман "в штанцах", видя общую суматоху и приняв ее сглупу за
общее торжество, такие выделывал в воздухе кувырки, что Исачко Воронин,
сотник и стратег всего монастырского воинства, зарядив на монастырской
стене последнюю затинную пищаль, так залюбовался на воздушные кувырки
любимого монастырского голубя и так задрал свою бородатую голову к небу на
этого сорванца птицу, что чуть не опрокинулся со стены.
На звон колокола из всех монастырских келий, словно черные тараканы
из щелей, посыпала черная братия: из пекарен и трапез, из прядильных и
дубильных изб, из странноприимных и больничных домов и из схименных
конурок. Все это, как пчелы, гудело и торопливо, насколько могло,
направлялось к собору, на площадке у которого уже виднелась старшая
монастырская братия, отцы строители и рядители: архимандрит Никанор,
необыкновенно большебровый и горбоносый старик, келарь Нафанаил,
кругленький и пузатенький старичок с красным носом и бородкою в виде двух
клоков немытой шерсти, отец Геронтий, сухой и длинный, как сыромятный
кнут, чернец, с лицом испостившегося "мурина", городничий старец
Протасий - остробородатый, с плутоватыми глазами постный лик. Тут же и
мирские лица - сотник Исачко, уже сошедший со стены, и сотник же кемлянин
Самко: первый - косой на оба глаза, но необыкновенно меткий пушкарь со
вздернутым носом и бородою, второй - с покляпым носом рыжий мужик с рыжею,
широкою, как лопата, бородою.
Тут же в кругу стоял и стрелецкий полуголова Кирша, которого накануне
мы видели на мачте погибшего судна. Кирша не утонул: он погрузился было в
море, но его зацепили багром за кафтан и спасли. У Кирши в руках какая-то
бумага. Рядом с ним - тот монашек с козелковой бородкой, что читал на море
воеводе книгу о преставлении государя и великого князя Василия Ивановича.
Сборище у соборного круга увеличивалось с каждою минутой. Сошлись не
только монастырские жители, но и пришедшие издалека, из всех концов
Московского государства богомольцы и богомолки - из Архангельска, из
Москвы, Сибири, с Дону, Волги и даже из черкасской земли. Был тут и
галанский немец из Амбурха-града, имевший торговый дом в Архангельске и
часто наезжавший в Соловки для покупки у братии поташу, смолы и рыбьего
зуба; это был бритый, круглощекий, с голубыми глазами за пивною слюдой