"Даниил Лукич Мордовцев. Авантюристы (Историческая повесть времени царствования Екатерины II) " - читать интересную книгу автора

и раба в семье или тиранка, потому что спокон века существует аксиома,
добытая историей, что всякий раб есть тиран, а всякий тиран есть раб.
При всем том Марья Дмитриевна додумалась, как ей поступить.
Она написала императрице самое красноречивое, верноподданнически
чувствительное письмо о том, чтобы она помиловала фон Вульфа и дозволила ему
возвратиться в Россию, вступить в русскую службу и жениться на ней, на Марье
Дмитриевне.
Довести этот вопль любящего сердца до самой императрицы вызвался один
бедный офицер, благодетельствованный Ляпуновой и уже ездивший от нее с
поручением за границу к Вульфу, некто Красовский, оказавшийся впоследствии
негодяем самого низкого разбора, каким он, впрочем, был всегда, хотя Марья
Дмитриевна, по своему добродушию, чтобы не сказать - просто по глупости,
считала его отличнейшим человеком.
Красовский этот, по имени и отчеству Андрей Петрович, был, как он себя
называл, "уроженец белорусский"; служил прежде в Тенгинском пехотном полку,
дослужился до прапорщика; потом служил в Тобольском полку, где дослужился до
подпоручиков, и поступил затем экзекутором в московский почтамт. Там,
кажется, проворовался и со службы выгнан. По изгнании жил в Москве,
"профитуясь помощью родственников своих" и обманами таких особ, как
мечтательная Марья Дмитриевна.
До чего наивна была Марья Дмитриевна, видно хотя бы из следующего.
Когда умер ее "тиран", то, желая хоть чем-нибудь угодить своему
возлюбленному, она послала к нему Красовского в Силезию с письмом и
презентом - 500 червонцев и богатый куний мех. Красовский положил червонцы
себе в карман и фон Вульфу вручил только письмо и куний мех; о червонцах же
сказал, что их у него украли, и еще у Вульфа выпросил себе на обратный путь
70 червонцев.
И Марья Дмитриевна о нем же, бедном, пожалела:
- Ах бедняжка! Каково же тебе было в чужой земле без денег!
Этот-то молодец и уверил Марью Дмитриевну, что почт-директор Пестель в
нем, Красовском, души не чает, что он познакомит его с графом Безбородко, а
там до самой императрицы рукой подать.
И вот Марья Дмитриевна отсыпала ему тысяч около двадцати и отправила
его в Петербург "стряпать" и "подмазывать", как он сам выражался.
Прошло недели две, как он уехал, и Марья Дмитриевна лихорадочно ожидает
или его самого, или письма от него.
- Нет, он обещал писать о деле, - рассуждала сама с собой Марья
Дмитриевна, - надо, значит, ждать письма...
Она подходила к окну и глядела, не едет ли почтальон по улице. А дом их
наискосок от почтамта, так оно и видно, когда проходят почтальоны. Дом
Ляпуновых - богатый, барский, старинный дом. Комнат много, мебель хорошая,
везде светло, чисто, красиво. А Марье Дмитриевне, в ее вдовьем одиночестве,
этот богатый дом кажется монастырем.
- Нет, не видно почтальона.
Она отошла от окна, села на софу и стала раскладывать карты на круглом
столе, покрытом шитой шелками скатертью.
- Ах, вот сюда бы бубнового туза... Так и есть!
В это время из передней, а потом из залы донеслись веселые голоса.
- Марья Дмитриевна! Радость! - кричал один голос.
- Письмо, Марья Дмитриевна! - кричал другой.