"Тайна греческого гроба" - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Глава 14 ГРЕЗЫ

Теперь мы увидим, что если до 9 октября Эллери Квин был лишь тенью, маячившей вокруг дела Халкиса, то в ту незабываемую субботу, достаточно насытив свое непредсказуемое естество, он основательно внедрился в самую суть задачи — уже не как наблюдатель, а как главное действующее лицо.

Наступило время откровений. Сцену возвели настолько безупречно, что он не мог устоять перед соблазном и бросился прямо в лучи прожекторов. Кроме того, не нужно забывать, что тогда Эллери был гораздо моложе и ощущал себя центром мироздания — такой космический эготизм обычно ассоциируется со студентами-второкурсниками. Жизнь прекрасна и удивительна: вот запутанная задачка, которую требуется решить, извилистый лабиринт, через который следует уверенно пройти, и, чтобы добавить щепотку драматизма, слишком высокомерный окружной прокурор, которого хочется щелкнуть по носу.

Все началось, как впоследствии будут начинаться многие другие удивительные истории, в нерушимых стенах кабинета инспектора Квина на Сентр-стрит. Сэмпсон метался по комнате, как тигр, Пеппер пребывал в созерцательном настроении, сам же инспектор, провалившийся глубоко в кресло, полыхал огнем в серых глазах, сжав рот кошельком. Ну и кто из них способен сопротивляться, в самом-то деле? Особенно после того, как в разгар бесцельного сэмпсоновского пережевывания всем известных фактов вбежала секретарша инспектора Квина и, задыхаясь от волнения, объявила, что мистер Джеймс Дж. Нокс, сам Джеймс Дж. Нокс — обладатель многомиллионного состояния, Нокс — банкир, Нокс — король Уолл-стрит, Нокс — друг президента, — ожидает за дверью и требует видеть инспектора Ричарда Квина. После этого для сопротивления потребовались бы сверхчеловеческие усилия.

Нокс и правда был окутан легендами. Он пользовался миллионами и сопутствующей им властью, чтобы не приобретать публичность, а избегать ее. Вот имя его было известно, но не он сам. Таким образом, по-человечески понятна реакция обоих Квинов, Сэмпсона и Пеппера, в едином порыве поднявшихся на ноги при появлении Нокса и выказавших больше почтения и волнения, чем предписывают строгие обычаи демократического общества. Великий человек подал им вялую руку и уселся, не дожидаясь приглашения.

Это был худой и нескладный верзила, в то время лет шестидесяти и уже заметно подрастерявший свою физическую мощь. Абсолютно белые волосы, брови и усы, дряблый рот и при этом молодые мраморно-серые глаза.

— Совещание? — спросил он. Голос оказался неожиданно — или обманчиво — мягким, тихим и нерешительным.

— А? Да-да, — поспешно ответил Сэмпсон. — Мы обсуждали дело Халкиса. Очень печальное дело, мистер Нокс.

— Да. — Нокс уперся взглядом в инспектора. — Прогресс?

— Есть немного. — У инспектора Квина был несчастный вид. — Все так перемешалось, мистер Нокс. Требуется распутать большой клубок. Не могу сказать, что мы увидели просвет, но, конечно, есть предположения, гипотезы...

Вот он, момент. Тот момент, который молодой еще Эллери мог лишь рисовать в своем воображении, в грезах наяву, — сбитые с толку представители закона, присутствие влиятельного лица...

— Ты скромничаешь, папа, — заметил Эллери Квин. И пока ничего более. Только кротко пожурил отца, возразил жестом и чуть-чуть улыбнулся — ровно четверть улыбки. «Ты скромничаешь, папа» — так, будто инспектор знает, о чем говорит Эллери.

Инспектор Квин и правда уселся совершенно спокойно, и это изумило Сэмпсона. Великий человек переводил с Эллери на отца взгляд, в котором читался естественный вопрос. Пеппер смотрел на них, разинув рот.

— Видите ли, мистер Нокс, — продолжал Эллери тем же смиренным тоном («О, это идеально!», — подумал он), — понимаете, сэр, поскольку ландшафт все еще усыпан всяческим хламом, мой отец считает преждевременным говорить о том, что основная часть этого дела уже приняла определенно четкие формы.

— Не совсем вас понимаю. — Нокс его подбодрил.

— Эллери... — начал инспектор дрогнувшим голосом.

— Все кажется довольно ясным, мистер Нокс, — сказал Эллери, напустив на себя важности. («О небо, какой момент!» — подумал он.) — Дело разрешено.

Именно такие мгновения, выхваченные из стремительно летящего потока времени, приносят эготисту наивысшее блаженство, ради них стоит жить! Эллери упивался — он исследовал изменение выражения на лицах инспектора, Сэмпсона и Пеппера, как ученый наблюдает за незнакомой, но предсказуемой реакцией в пробирке. Нокс конечно же ничего не схватил в разыгранной для него сцене. Ему просто было интересно.

— Убийца Гримшоу... — сдавленно проговорил окружной прокурор.

— Кто же он, мистер Квин? — мягко спросил Нокс.

Прежде чем ответить, Эллери закурил. Никогда не следует торопить развязку. Ее нужно лелеять до последнего драгоценного момента. Наконец он позволил словам просочиться через клубы дыма.

— Георг Халкис, — сказал он.

Гораздо позднее окружной прокурор Сэмпсон признался, что, не будь там Джеймса Дж. Нокса, он схватил бы со стола инспектора телефон и швырнул бы его Эллери в голову. Он не поверил. Он не мог поверить. Мертвец, более того, ослепший перед смертью человек — убийца! Это бросало вызов всем законам вероятности. Было и еще кое-что: самодовольная болтовня какого-то клоуна, фантазии возбужденного ума... Сэмпсон, стоит отметить, имел насчет Эллери очень твердое мнение.

Однако, сдерживаемый присутствием великого человека, он просто окаменел на стуле, а его мозг уже лихорадочно бился над задачей, как опровергнуть это утверждение, спровоцированное полным помешательством.

Поскольку Ноксу не требовалось времени, чтобы прийти в себя, то он заговорил первым. Заявление Эллери удивило его, это точно, но уже через мгновение он произнес:

— Халкис... Как это?

Инспектор все же обрел дар речи.

— Я считаю, — проговорил он, быстро облизнув красные губы, — мы обязаны мистеру Ноксу объяснить — да, сын? — Его тон противоречил взгляду: взгляд выдавал бешенство.

Эллери вскочил со стула.

— Разумеется, — с воодушевлением сказал он. — Особенно потому, что мистер Нокс лично имеет отношение к этому делу. — Он присел на краешек стола инспектора. — Действительно уникальная оказалась задача, — заметил он. — В ней было несколько поистине вдохновенных моментов. Будьте внимательны. В деле две основные улики: первая связана с галстуком, который Георг Халкис надел в то утро, когда умер от сердечной недостаточности, вторая с электрическим чайником и чайными чашками в кабинете Халкиса.

Нокс был слегка ошарашен. Эллери сказал:

— Прошу прощения, мистер Нокс. Вы ведь незнакомы с этими вещами.

Он быстро обрисовал факты, сопутствующие расследованию. Когда Нокс кивнул, подтвердив, что все понял, Эллери продолжил:

— Теперь позвольте мне объяснить, что мы можем получить из этой истории с галстуками Халкиса. — Эллери не забывал представлять себя во множественном числе: семейная гордость была в нем развита очень сильно, хотя отдельные злонамеренные лица высказывали сомнения на этот счет. — Неделю назад, в субботу утром, в день смерти Халкиса, его слабоумный камердинер Демми готовит для кузена одежду, как он выразился, по расписанию. Следовательно, надо было ожидать, что Халкис наденет в точности те предметы одежды, которые указаны в расписании на субботу. Обратитесь к этому расписанию, и что же вы там обнаружите? Вы обнаружите, что помимо всего прочего Халкис должен был надеть зеленый муаровый галстук.

Пока все идет нормально. Демми, который завершил утренний ритуал — помог кузену одеться или, по крайней мере, разложил запланированную в расписании одежду, — в девять часов выходит из дому. Пролетают пятнадцать минут, интервал времени, в течение которого Халкис, полностью одетый, находится в кабинете один. В девять пятнадцать входит Слоун, чтобы обсудить с Халкисом программу на день. И что нам открывается? Нам открывается, согласно свидетельству Слоуна — не акцентированному, разумеется, но все-таки свидетельству, — что в девять пятнадцать на Халкисе надет красный галстук.

Эллери уже полностью владел аудиторией, и его чувство удовлетворения само собой прорвалось вульгарным смешком.

— Интересная ситуация, да? Итак, если Демми сказал правду, мы сталкиваемся с любопытным противоречием, которое требует объяснения. Если Демми сказал правду, — а состояние его рассудка не предполагает лживости, — то в девять часов, когда Демми ушел, Халкис был в запланированном, то есть зеленом, галстуке.

Как же нам объяснить это противоречие? Мы неизбежно приходим к следующему объяснению: в течение пятнадцатиминутного интервала, когда Халкис был один, он по какой-то причине, которую мы, вероятно, никогда не узнаем, прошел в спальню и поменял галстук, отказавшись от зеленого, полученного от Демми, в пользу одного из красных, висевших в платяном шкафу.

Из свидетельства Слоуна нам также известно, что в ходе их беседы, начавшейся в девять пятнадцать, Халкис потрогал свой галстук — красный, как Слоун сразу заметил, еще только войдя в комнату, — и произнес следующее: «Перед уходом напомни, чтобы я позвонил Баррету и заказал новые галстуки, такие, как этот». — Эллери сверкнул глазами. — Устное выделение последних слов мое. Теперь следите. Позже, когда мисс Бретт выходила из кабинета Халкиса, она слышала, как он назвал оператору номер Баррета, своего галантерейщика. Из магазина, как было установлено последующей проверкой, доставили — по свидетельству клерка, говорившего с Халкисом, — точно то, что заказал Халкис. Но что же заказал Халкис? Очевидно, то, что было ему доставлено. А что было доставлено? Шесть красных галстуков!

Эллери наклонился вперед и хлопнул по столу.

— Резюмируем: Халкис, сказав, что собирается заказать такие же галстуки, как тот, что был на нем, а затем заказав красные галстуки, должен был знать, что на нем надет красный галстук. Это главное. Иначе говоря, при разговоре со Слоуном Халкис знал цвет галстука, повязанного у него на шее.

Но как мог он, слепец, знать цвет, если это не был цвет, предусмотренный расписанием на субботу? Кто-то мог назвать ему этот цвет. Кто же? Только три человека видели его в то утро до звонка Баррету — Демми, одевший Халкиса в соответствии с расписанием, Слоун, в разговоре которого с Халкисом о галстуках ни слова не было об их цвете, и Джоан Бретт, в чьем вопросе к Халкису по поводу галстуков цвет также не упоминался.

Иными словами, Халкису никто не называл цвет галстука, который он сам выбрал. Была ли это просто случайность, что он сменил запланированный зеленый галстук на красный, который оказался на нем позднее, — случайно ли он взял с вешалки красный галстук? Да, это возможно — ведь галстуки висят в шкафу как попало. Но на самом деле не важно, был ли это случайный или намеренный выбор. Как объяснить тот факт, что он знал — и его последующие действия это подтвердили, — что взял красный галстук?

Эллери медленно опустил сигарету на дно стоявшей на столе пепельницы.

— Джентльмены, есть только один способ, с помощью которого Халкис мог узнать, что он носит красный галстук.

А именно, он мог различить его цвет визуально — он мог его видеть!

Но он был слеп, вы говорите?

И в этом суть моей первой цепочки логических выводов. Как свидетельствовал доктор Фрост и подтвердил доктор Уордс, Георг Халкис страдал особым типом слепоты, при котором зрение могло вернуться спонтанно в любой момент!

Итак, каково же заключение? Утром в прошлую субботу, по крайней мере, мистер Георг Халкис был так же слеп, как вы или я.

Эллери улыбнулся:

— Сразу возникают вопросы. Если после настоящей слепоты он внезапно прозрел, почему же он не оповестил об этом волнующем событии своих домашних — сестру, Слоуна, Демми, Джоан Бретт? Почему не позвонил своему врачу и даже не информировал доктора Уордса, специалиста по глазным болезням, гостящего в его доме? Только по одной возможной психологической причине: он не хотел, чтобы об этом стало известно. У него была определенная цель, которая требовала, чтобы люди продолжали считать его слепым. Что же могло быть целью?

Эллери сделал паузу и перевел дух. Нокс наклонился вперед, устремив на него немигающий взгляд, остальные замерли, внимательно слушая.

— Давайте пока оставим эту часть, — спокойно произнес Эллери, — и возьмемся за историю с электрическим чайником и чашками.

Рассмотрим кажущуюся очевидность. Обнаруженная на столике чайная посуда ясно указывает, что чай пили три человека. Почему это вызывает сомнения? Три чашки демонстрируют обычные следы их использования: засохший отстой и круговой налет внутри, чуть ниже края. Еще одно свидетельство дают три заварочных пакетика — когда я подавил их в кипятке, то добился лишь очень слабого подобия чая, и это доказывало, что пакетики действительно послужили заваркой. Там же лежали три засохших, выжатых кусочка лимона. Три серебряные ложки, покрытые мутной пленкой, также свидетельствовали, что ими пользовались. Вы видите, все должно было показать, что чай пили трое. Более того, это служит подтверждением тому, о чем мы уже узнали, поскольку в пятницу вечером Халкис сообщил Джоан Бретт, что ждет двоих, затем этих двух гостей видели — они прибыли и вошли в кабинет, — и вместе с Халкисом получается, таким образом, три человека. Снова — кажущаяся очевидность.

Но! — и это очень весомое «но», джентльмены, — усмехнулся Эллери, — стоило только заглянуть в чайник, как обнаружилось, что все эти признаки всего лишь кажущиеся. Что же мы там увидели? Если коротко, то в чайнике было слишком много воды. Мы приступили к доказательству предположения, что воды было слишком много. Выливая воду из чайника, мы убедились, что ее хватило на пять чашек — пятая заполнилась не доверху, если быть точным, но перед этим мы уже вылили немного стоялой воды в пробирку для последующего химического анализа. Значит, всего пять чашек. Затем, когда мы заново налили в чайник свежую воду, нам удалось из него наполнить ровно шесть чашек. Таким образом, чайник рассчитан на шесть чашек, но оставшейся в нем воды хватило лишь на пять. Но как такое могло быть, если Халкис и два его гостя использовали для чая три чашки, как указывали видимые знаки? Согласно нашему тесту, из чайника была наполнена только одна полная чашка, но никак не три. Может быть, каждый из троих налил лишь по одной трети чашки? Исключается: с внутренней стороны каждой чашки остался налет почли у края, свидетельствующий, что чашки были именно наполнены. Тогда, может быть, из чайника действительно наливали кипяток в три чашки, но позднее кто-то добавил воды в чайник, компенсируя объем двух чашек? Но это не так — простой химический анализ воды из пробирки показал, что свежую воду в чайник не доливали.

Существует лишь одно заключение: вода в чайнике была подлинная, а следы в чашках — нет. Кто-то взял заварочные пакетики и намеренно испачкал чашки, ложки, лимон, чтобы казалось, будто три человека пили чай. Тот, кто это сделал, допустил только одну ошибку — он использовал одну и ту же воду, вместо того чтобы наполнить из чайника все три чашки. Но мы ведь знаем об инструкциях Халкиса и знаем о появлении двух гостей, так зачем нужны были все эти хлопоты, зачем требовалось производить впечатление, что там были три человека, если уже признано, что три человека там были? Причина может быть только одна — акцентировать их присутствие. Но если там были три человека, то зачем нужно акцентировать то, что и так установлено?

Все это только из-за того, что, как это ни странно, троих-то там и не было.

Эллери устремил на слушателей лихорадочно блестящий, торжествующий взгляд. Судя по глубокому вздоху, Сэмпсон оценил вывод по достоинству, и Эллери это позабавило. Пеппер был совершенно поглощен речью, инспектор степенно кивал, утонув в кресле. Джеймс Нокс потер подбородок.

— Понимаете, — продолжил Эллери всепроникающим голосом профессионального лектора, — если собрались три человека, и все они пили чай, то после этого в чайнике должно стать воды меньше на три чашки. Предположим, что пили не все, — во времена «сухого закона» в Америке некоторые отказываются от таких некрепких напитков. Ну и прекрасно. Что в этом особенного? Зачем мучиться, тратить время на такой вздор и пытаться изобразить, что чай пили трое? Повторю еще раз: только чтобы укрепить создавшееся мнение, порожденное и выпестованное, обратите внимание, самим Халкисом, что три человека были в том кабинете в тот вечер, когда был убит Гримшоу.

И без паузы, не сбавляя темпа, Эллери пошел дальше:

— Таким образом, мы столкнулись со следующей интересной задачей: если троих там не было, то сколько же их было? Ну, их могло быть и больше: четыре, пять, шесть — сколько угодно людей могло незаметно проскользнуть в кабинет, после того как Джоан Бретт впустила двух посетителей и поднялась наверх, чтобы уложить в постельку пьяненького Алана. Но поскольку это число нельзя установить никакими имеющимися у нас средствами, то с теорией «больше трех» мы не двинемся с места. С другой стороны, если мы исследуем теорию о том, что присутствовало менее трех человек, то можем напасть на горячий след.

Предполагать, что был лишь один человек, бессмысленно, ведь свидетели видели, что в кабинет вошли двое. Но троих в кабинете не было — это мы показали. Тогда в соответствии с единственной альтернативой, представляемой второй теорией — теорией «меньше трех», — их должно быть двое.

Если допустить, что в кабинете было два человека, какие трудности нас ожидают? Мы знаем, что одним из них был Альберт Гримшоу — его видела и позднее опознала мисс Бретт. По всем законам вероятности вторым должен быть Халкис. Если это справедливо, значит, человек, сопровождавший Гримшоу в дом, — весь «закутанный», как описала его мисс Бретт, — это и есть Халкис. Но возможно ли это?

Эллери достал новую сигарету и опять закурил.

— Определенно возможно. И это подтверждается одним любопытным обстоятельством. Вы должны вспомнить, что, когда два посетителя входили в кабинет, мисс Бретт не смогла заглянуть внутрь. Точнее, спутник Гримшоу оттолкнул ее с дороги, будто хотел помешать ей заметить то, что было — или чего не было — в комнате. Для этого действия можно придумать много объяснений, но, несомненно, его результат согласуется с предположением, что спутником был Халкис, поскольку он, уж конечно, не хотел, чтобы мисс Бретт заглянула в кабинет и заметила, что его там нет, хотя он должен был там быть... Что еще? Каковы были характерные черты спутника Гримшоу? Физически он примерно соответствовал размерам и телосложению Халкиса. Это во-первых. Во-вторых, случай с Тутси, драгоценной кошечкой миссис Симмс, доказывает, что спутник Гримшоу видел. Ведь кошка просто лежала на ковре перед дверью, а закутанный человек внезапно остановился и застыл с поднятой ногой, а затем обошел кошку. Если бы он был слеп, то наступил бы на нее. Это тоже соответствует нашим выводам, поскольку из истории с галстуками мы заключили, что, во всяком случае, на следующее утро Халкис не был слеп, а только притворялся, и у нас есть достаточные основания допустить, что зрение к нему вернулось в какой-то момент после прошлого четверга. При этом мы базируемся на факте, что доктор Уордс последний раз обследовал глаза Халкиса именно в тот день — в день, предшествующий случаю с двумя посетителями.

Вот мы и подошли к ответу и на мой предыдущий вопрос: почему Халкис скрывал, что зрение восстановилось? И ответ таков: если бы Гримшоу нашли убитым, если бы подозрение пало на Халкиса, слепота дала бы ему алиби, поддерживающее его невиновность — поскольку всякий сказал бы, что слепой Халкис не мог быть незнакомцем, убийцей Гримшоу. Объяснить, как Халкис физически реализовал обман, просто: в четверг вечером, приказав миссис Симмс приготовить все к чаепитию и дождавшись, когда она удалится к себе, он надел пальто и котелок, выскользнул из дому, встретился с Гримшоу, вероятно предварительно с ним договорившись, и вернулся домой с Гримшоу, изобразив одного из двух ожидаемых посетителей.

Нокс застыл в кресле. Он, видимо, хотел что-то сказать, но только сморгнул и продолжал хранить молчание.

— Какие у нас есть подтверждения умысла и обмана со стороны Халкиса? — жизнерадостно продолжал Эллери. — Во-первых, распоряжениями, отданными мисс Бретт, он сам создал представление, что у него в кабинете будет три человека, намеренно сказав, что ждет двух посетителей и что один из них хочет сохранить свою личность в секрете. Во-вторых, он намеренно скрыл информацию о том, что он опять видит, и это обстоятельство его изобличает. И наконец, мы знаем определенно, что Гримшоу был задушен за шесть — двенадцать часов до смерти Халкиса.

— Чертовски странно, что он допустил такую ошибку! — пробормотал окружной прокурор.

— Вы о чем? — весело спросил Эллери.

— Я говорю, что Халкис переливал одну и ту же воду из чашки в чашку. Очень глупо, должен сказать, особенно принимая во внимание, насколько хитроумно все остальное.

С мальчишеским пылом Пеппер его перебил.

— При всем уважении к мнению мистера Квина мне кажется, шеф, — воскликнул он, — что, может быть, это вовсе не было ошибкой!

— А как вы это понимаете, Пеппер? — с интересом спросил Эллери.

— Предположим, Халкис не знал, что чайник был полон. Предположим, он был уверен, что он наполнен примерно наполовину. Или он не знал, что полный чайник рассчитан на шесть чашек. Любое из этих предположений объясняет его кажущуюся глупость.

— В этом что-то есть. — Эллери улыбнулся. — Очень хорошо. Это решение действительно оставляет несколько пробелов, но каждый из них мы в конце концов восполним. Вместе с тем можно рискнуть и сейчас сделать обоснованные заключения. Во-первых, если Халкис убил Гримшоу, то каковы были мотивы? Мы знаем, что накануне вечером Гримшоу навестил Халкиса и был один. В результате этого визита Халкис поручил Вудрафу, своему поверенному, подготовить новое завещание — точнее, Халкис позвонил Вудрафу в тот же вечер. Настойчивость, затем прессинг. В новом завещании был только указан другой наследник галереи Халкиса, значительной собственности. Кто стал новым наследником, Халкис постарался сохранить в тайне — даже поверенный этого не знал. Мне кажется, не будет неестественным предположить, что новым наследником был назван Гримшоу или лицо, его представляющее. Но с какой стати Халкису совершать этот удивительный поступок? Очевидный ответ — шантаж, учитывая личность Гримшоу и его преступное прошлое. Также не нужно забывать, что Гримшоу был связан с той же областью деятельности, он работал смотрителем в музее и был осужден за неудачную кражу картины. У Гримшоу что-то было на Халкиса, что-то, по всей вероятности связанное с теневой стороной арт-бизнеса или с какими-либо незаконными сделками в этой сфере. Если Гримшоу угрожал Халкису тюрьмой, то это мне представляется серьезным мотивом.

Теперь позвольте мне воссоздать преступление с этим пока предполагаемым мотивом в основании. Гримшоу нанес визит Халкису в четверг вечером, и мы можем допустить, что преступник изложил свой ультиматум или проект шантажа. В уплату Халкис согласился изменить завещание в пользу Гримшоу или его представителя — возможно, вы обнаружите, что Халкис находился в стесненных финансовых обстоятельствах и не мог заплатить наличными. Отдав распоряжение своему адвокату составить новое завещание, Халкис или почувствовал, что этот шаг не защитит его от будущего шантажа, или полностью изменил точку зрения. В любом случае он решил, что лучше уж убить Гримшоу, чем платить ему, и это решение определенно указывает, что Гримшоу действовал от себя, а не в чьих-то интересах, иначе в его смерти не было бы смысла для Халкиса, поскольку на заднем плане остался бы кто-то еще, способный продолжить дело убитого. В общем, Гримшоу, вернувшись на следующий день, чтобы взглянуть на новое завещание, переписанное на его имя, попал в западню Халкиса и был убит. Халкис спрятал тело где-то поблизости, пока не сможет отделаться от него окончательно. Но тут вмешалась судьба, и на следующее утро Халкис, не выдержав всех этих мучительных волнений, умер от сердечной недостаточности. Так он и не успел избавиться от тела.

— Но послушайте... — начал Сэмпсон.

Эллери усмехнулся:

— Знаю, знаю. Вы хотите спросить: кто же запихнул Гримшоу в гроб Халкиса после похорон?

Должно быть, тот, кто обнаружил тело Гримшоу и решил использовать могилу Халкиса как надежный тайник. Но почему этот неизвестный гробокопатель не предъявил тело, а похоронил его, почему не сообщил о своей находке? Допустим, он подозревал, чья это вина, или сделал ошибочное предположение и убрал тело, чтобы закрыть это дело навсегда — желая, возможно, защитить имя покойного или жизнь живущего. Какое бы объяснение ни оказалось верным, в нашем реестре подозреваемых есть по крайней мере одно лицо, подходящее для этой теории. Это человек, который снял все деньги со счета и исчез, хотя специально получил указание никуда не уезжать. Когда могилу неожиданно открыли и труп Гримшоу был обнаружен, этот человек понял, что игра окончена, потерял самообладание и бежал. Разумеется, я имею в виду племянника Халкиса Алана Чини.

И я думаю, джентльмены, — заключил Эллери с улыбкой удовлетворения, граничащего с самодовольством, — думаю, что, когда вы найдете Алана Чини, вы распутаете это дело.

Лицо Нокса приняло очень странное выражение. Заговорил инспектор — впервые с тех пор, как Эллери начал свой монолог.

— А кто украл новое завещание из стенного сейфа Халкиса? — сказал он ворчливо. — Не мог же Халкис это сделать — он уже умер к тому времени. Это Чини?

— Вероятно, нет. Понимаете, самый сильный мотив украсть завещание был у Гилберта Слоуна: только его одного оно и затрагивало. То есть кража завещания не имеет никакого отношения к самому преступлению — это просто случайная его деталь. И естественно, у нас нет доказательств, чтобы связать кражу со Слоуном. С другой стороны, когда вы найдете Чини, то, вероятно, узнаете, что это он уничтожил завещание. Хороня Гримшоу, он должен был обнаружить новое завещание в гробу — куда его положил Слоун. Чини прочитал его, увидел, что новым наследником назван Гримшоу, и забрал его вместе с ящиком и всем остальным, чтобы уничтожить. Раз нового завещания нет, это значит, что Халкис умер без завещания, и мать Чини, как ближайшая родственница Халкиса, унаследовала бы по закону значительную часть состояния брата.

Сэмпсон встревожился:

— А как же посетители, приходившие к Гримшоу в отель вечером накануне убийства? Как они-то во все это вписываются?

Эллери махнул рукой:

— Это пустяки, Сэмпсон. Они несущественны. Понимаете...

Но тут кто-то постучал в дверь, и инспектор раздраженно крикнул:

— Войдите! — В дверь просочился маленький, невзрачный детектив Джонсон. — Что тебе, Джонсон?

Тот быстро пересек комнату и наклонился к инспектору.

— Там эта девчонка Бретт, шеф, — прошептал он. — Требует, чтобы ее впустили сюда.

— Хочет видеть меня?

Извиняющимся тоном Джонсон уточнил:

— Вообще-то она говорит, что хочет видеть мистера Эллери Квина, шеф...

— Пропусти.

Джонсон открыл дверь. Мужчины поднялись с мест. Джоан остановилась на пороге. В чем-то серо-голубом она выглядела особенно привлекательно, но глаза ее смотрели трагически.

— Вы хотели видеть мистера Квина? — решительно спросил инспектор. — Сейчас мы заняты, мисс Бретт.

— Это... мне кажется, это может быть важно, инспектор Квин.

Эллери выпалил:

— Вы получили известия о Чини!

Но она покачала головой. Эллери нахмурился:

— Какой я бестолковый. Мисс Бретт, позвольте вам представить мистера Нокса, мистера Сэмпсона...

Окружной прокурор слегка кивнул, Нокс сказал:

— Очень приятно.

Наступило неловкое молчание. Эллери предложил девушке стул, и все сели.

— Я не представляю, с чего и как начать, — проговорила Джоан, теребя в руках перчатки. — Вы решите, что я дура. Это кажется до смешного незначительным. И все же...

Эллери одобряюще подсказал:

— Вы что-то обнаружили, мисс Бретт? Или что-то забыли нам сообщить?

— Да. То есть... что-то забыла сообщить. — Голос звучал еле слышно, лишь отдаленно напоминая ее обычный голос. — О чайных чашках.

— О чайных чашках! — Слова вырвались из Эллери, как реактивные снаряды.

— Ну да. Понимаете, когда меня спрашивали первый раз, я совсем позабыла об этом... А вспомнила только сейчас. Просто перебирала в уме все происшедшее...

— Пожалуйста, продолжайте, — резко сказал Эллери.

— Это было в тот день, когда я передвинула столик с чайными принадлежностями от стола в нишу. Я убрала его с дороги...

— Это вы нам уже говорили, мисс Бретт.

— Но я сказала вам не все, мистер Квин. Теперь я вспомнила, что с этими чашками кое-что было не так.

Эллери сидел на письменном столе отца, словно Будда на вершине горы... Но уже карикатурно... От его самообладания не осталось и следа. С идиотическим выражением он уставился на Джоан.

Она заторопилась:

— Видите ли, когда вы обратили внимание на чайный столик, там были три грязные чашки... (Губы Эллери беззвучно задвигались.) А теперь я вспоминаю, что в день похорон, когда я передвинула столик, чтобы он не мешал, там была только одна грязная чашка...

Эллери внезапно вскочил на ноги. Хорошее настроение улетучилось, и черты лица стали жесткими, почти неприятными.

— Будьте очень внимательны, мисс Бретт, — хрипло сказал он. — Это чрезвычайно важно. Теперь вы говорите, что в этот вторник, когда вы передвигали столик от письменного стола в нишу, на подносе стояли две чистые чашки и только на одной были видны следы чая?

— Именно. Я ни капли не сомневаюсь. Если точнее, я помню, что одна чашка была почти полна несвежего, холодного чая, на блюдечке лежал засохший кусочек лимона и грязная ложка. Все остальное на подносе было совершенно чистое.

— Сколько ломтиков лимона лежало на тарелочке?

— Извините, мистер Квин, этого я не помню. Вы же знаете, мы в Британии не употребляем лимон. Это отвратительный русский обычай. Еще заварочные пакетики! — Она пожала плечами. — Но насчет чашек я уверена.

Эллери упрямо спросил:

— Это было после смерти Халкиса?

— Да, конечно, — вздохнув, отозвалась Джоан. — Не только после смерти, но и после похорон. Во вторник, как я сказала.

Эллери впился зубами в нижнюю губу и бросил на Джоан холодный взгляд.

— Тысяча благодарностей, мисс Бретт, — процедил он. — Вы не дали нам оказаться в очень затруднительной ситуации... Теперь идите, пожалуйста.

Джоан робко улыбнулась, оглянулась, будто ждала похвалы или одобрения. Никто не обращал на нее никакого внимания, все насмешливо смотрели на Эллери. Она молча поднялась и вышла из комнаты. За ней вышел Джонсон и тихо закрыл дверь.

Первым заговорил Сэмпсон.

— Да, мой мальчик, вот это фиаско, — мягко сказал он. — Ладно, Эллери, не принимайте это так близко к сердцу. Мы все допускаем ошибки. А вы ошиблись блистательно.

Эллери слабо махнул рукой. Его голова упала на грудь, и поэтому голос звучал приглушенно:

— Ошибка, Сэмпсон? Да это непростительно. Меня следует высечь и выгнать, чтобы бежал поджав хвост...

Вдруг поднялся Нокс. Весело поблескивая глазами, он обратился к Эллери:

— Мистер Квин, ваши разъяснения базируются на двух основных элементах.

— Знаю, сэр, знаю, — простонал Эллери, — не надо сыпать мне соль на раны.

— Со временем вы поймете, юноша, — сказал великий человек, — что без неудач успеха не бывает... Итак, два элемента. Один — это чайные чашки. Остроумное, очень остроумное объяснение, мистер Квин, но мисс Бретт его опровергла. Теперь у вас нет повода утверждать, что присутствовали только два человека. Ссылаясь на чашки, вы говорили, что с начала и до конца присутствовали лишь два человека, Халкис и Гримшоу; что Халкис намеренно старался представить дело так, чтобы казалось, что их было трое; что третьего человека вообще не было, а вторым был сам Халкис.

— Все верно, — уныло произнес Эллери, — но теперь...

— Нет, неверно, — негромко сказал Нокс, — потому что третий там был. И я могу это доказать без умозаключений, сразу.

— Что такое? — Голова Эллери подскочила вверх, словно на пружине. — Как это, сэр? Был третий? И вы можете доказать? Откуда вы знаете?

Нокс рассмеялся.

— Да уж знаю, — сказал он. — Этим третьим был я!