"Юнна Мориц. Быть поэтессой в России труднее, чем быть поэтом (Эссе) " - читать интересную книгу автора

Правдоподобие взамен истинной сути? Равновесие взамен гармонии? Функция
взамен прекрасного? И все это вместе, или хотя бы одно из трех - и сан
русской поэтессы?.. Никогда! Ни за что! Сгинь! Пропади, нечистая сила! Вот
как раз тут и сходятся в своей абсолютной непримиримости, в своем
категорическом согласии все: читатель, критик-тик-так и брат-поэт. Особенно
брат-поэт! Он предпочел бы не иметь никакой сестры, он не желает иметь дело
с сестрой, какую послал ему Бог. Ему нужна и годится только героическая,
священная сестра, всемогущая и всевыносливая, всеми узами связанная с
прекрасным не слабее, чем греческая богиня, управляющая небом и землей.
Это вполне понятное пожелание подсобило стандартизации и размножению
банального образа и нрава, которые менее всего интересны в русской поэзии
наших дней. Банал, "плести баналы" - всегда мертво и гнилостно, тут нет
никаких исключений! Мировые стандарты - те же баналы.
И точно так же, как после смерти Эдит Пиаф немедленно и во множестве
явились певицы с голосами "точно, как у великой Эдит", - так и тут слышны
голоса, "чем-то очень родственные Ахматовой" и "поразительно близкие
Цветаевой" или, наоборот, - "поразительно непохожие ни на Цветаеву, ни на
Ахматову". Но мера - одна и та же!
Как хорошо быть в России поэтом!.. Иногда меня посещает одна
хулиганская, дьявольская идея - написать стихокнигу, не выдавая себя
глаголами женского рода, и подписаться мужским именем, лучше всего -
заграничным, иностранным, заморским. Например, ПЬЕТРО НЕУВЯДАНТЕ. Поэт
заграничный - для нас нечто особенное, такой гипнотический пунктик. Мне жуть
как интересно - о чем тогда заведется речь: о "женственности" или о
"мужественности" Пьетро Неувяданте? О сухости или влажности его лирики, о ее
жаркости или прохладности, мягкости или твердости, заземленности или
воздушности, метафизичности или физматности? И в каком тогда свете лично
передо мною предстанет моя поэтическая природа, свободная от предрассудков и
предвзятой традиции в сужденьях о русских поэтессах, а главное - от этого
прекрасного и ужасного ига: вечного сравнения с Ними Двумя, вечной ловушки,
необходимости одиссействовать и пройти, пролететь живьем между Харибдой и
Сциллой?
Уверена, что после выхода в свет подобной мистификации братья-поэты и
свекрови-критики весьма радушно поприветствовали бы "молодого, свежего,
самобытного и тыр-пыр" брата в моей особе заморской. Были бы они, уж
конечно, снисходительней и дружелюбней, посвящая меня в сан брата, нежели в
сан сестры. Ведь они, братья-поэты, когда взвешивают друг друга, не бросают
на противоположную чашу весов две тяжелейшие гири, двух классиков, двух
гениев сразу - для них это был бы смертельный трюк.
Народ читающий, народ сочиняющий, народ критикующий сотворил себе образ
русской поэтессы и бережет его от подделок, от порчи, от упразднения, а
более всего - от инвентаризации в эпоху шарлатайных ревизоров, бережет как
зеницу ока. Бережет, как может, как умеет, порой неуклюже, но искренне и
одержимо. От русской поэтессы (во много раз суровей, чем от поэтов) те, кто
почему-то не может жить без поэзии, точней - не может без нее выжить,
требуют участия в хрестоматии духа, совести, благородства, в хрестоматии
красоты и гармонии, отваги и чести, гражданского достоинства музы и ее
личного влияния на людей и на все, что есть в них людского. Как ни крути
мозгами, чтоб это обхохотать, как ни води умом, Ахматова и Цветаева
(абсолютно врозь и воедино) создали морально-художественную, этическую и