"Заклинание в стиле ампир" - читать интересную книгу автора (Даценко Александр Николаевич)

Мысль о Боге всегда неожиданна

Предуведомление: Все события и герои плохо выдуманы

Когда мне было пятнадцать, мы написали на кирпичной стене трансформаторной будки: «Нет нейтронной бомбе!».

Написали синей краской, выводя слова грубой кистью взятой на соседней стройке, щедро зачерпывая краску из ведра.

Надпись вышла с потеками.

Когда я через тринадцать лет возвращался в городок, в котором вырос,

надпись все еще была.

Так мы пошутили.

Нам казалось это очень тонкий юмор.

Очень уж удалась шутка.

Дело в том, что я жил в военном городке.

И вся жизнь крутилась вокруг секретного объекта, на котором,

об этом знали все, наши родители придумывали эту самую нейтронную бомбу.

И трансформаторная будка была возле этого института,

а может и вообще — питала нейтронную бомбу электричеством.

А пиндосы в это самое время, то ли угрожали, то ли производили свою бомбу, скорее всего, угрожали, насколько я помню плакаты, да, угрожали.

И вся страна в приказном порядке организованно протестовала.

И мы, на волне протестов, проявили самостоятельность.

Стирать надпись власти не стали — глупо, да и власти были умные, посмеяться они, все же, любили.

Поэтому шутка получилась потрясающе смешной, как нам казалось.

Так нам казалось тогда.

Теперь-то я готов тысячи раз протестовать организованно против чего угодно, лишь бы вернуть те безобидные времена.

Но шутка удалась, и тех времен уже не вернуть.

Очень уж удалась шутка.

Я давно хотел написать книгу.

Честно говоря, я хотел написать гениальную книгу.

Лет семь назад я даже начал ее писать.

В ней рассказывалось о паре — тройке сильно пьющих героев,

которые с перепою основали новое государство на свободных землях.

Это казалось мне неплохой идеей.

Но в наше время свободных земель уже не осталось.

Как говорил один умный человек, которому я до сих пор должен 400 долларов США (эти 400 долларов нужны были не мне, а моему другу, который должен был расплатиться за пистолет): «Мир замкнулся».

Он произносил эти два слова с заглавных букв, и в произношении слышалось сожаление об этом событии.

Он говорил, что первым это понял Карл Маркс, понял и забросил писание второго тома книги Карла Маркса «Капитал».

Он говорил еще много об этом замкнутом на себя мире, но я помню только тоску в его глазах,

тоску по дороге в новый неведомый край без кретинов и общечеловеческих ценностей.

И было видно, что в том неведомом крае все правильно,

но его нет.

Я не знаю, жив ли еще этот человек

(не Маркс, Маркс давно умер, и Энгельс умер, они ненавидели славян, и я верю, что это послужило причиною их смертей),

и чем занят, если жив, но уверен, что ничего плохого он не сделал.

Такой человек не станет делать ничего плохого в замкнутом мире — не то воспитание.

В той моей книге, которую я сто раз начинал писать, должны были быть колдуны и эльфы.

В этой книге колдуны и эльфы тоже будут,

но поскольку мир, нет, вот так: Мир Замкнулся,

колдуны и эльфы в этой книге не будут мусорить и гадить.

В замкнутом мире, это очень вредно для окружающих и для них самих

— просто некуда деваться.

Еще я хотел написать о том, что даже в Замкнутом Мире человека не сломить.

О том, что идеи всегда возвращаются, мечты всегда сбываются,

и о том, как нам трудно вымирать.

Немного о хороших людях, немного о плохих, о кругах на пшеничных полях,

о генетически измененной кукурузе и о пользе курения,

каковое курение, вполне себе вредно.

Все это будет и в этой книге.

Еще в этой книге будут страшные люди хохлы и нестрашные люди эвены.

В тот день я впервые увидел полное солнечное затмение.

Это был самый разгар полярного дня длиною в месяц.

Я сидел на стволе плавника и варил чай в закопченном до негритянской черноты двухлитровом бидоне.

Не помню, намазал ли я уже хлеб вареной сгущенкой и маслом из консервной банки, но чай кипел.

И вот тогда и случилось полное солнечное затмение.

Все сразу замолкло, бидон стал еще чернее.

Только вода в речке шумела на перекате, и кипела над костром.

Я подумал, что настает конец света.

Или инверсия географических полюсов, я так и подумал —

инверсия географических полюсов, мысленно упирая на слово «географических». Самое смешное, что небо было в облаках, точнее я был рядом с облаками,

и поэтому самого солнца не видел.

И как черный диск закрывает его, медленно надвигаясь,

и как появляются звезды,

и поэтому до сих пор не знаю, видел ли я солнечное затмение так, как его принято видеть во всем мире?

Просто становилось темно, и Земля вокруг задержала дыхание.

Как человек перед нырком в воду. Все умолкло кроме воды.

И стало страшно.

А потом стало еще темнее.

Я уже понял, что это солнечное затмение и ожидал прихода ночи,

ночи, которой не видел полтора месяца.

Но ночь не настала.

Не опустилась тьма, да не опустится она никогда.

Теперь-то я знаю:

солнечное затмение не страшное, оно просто из другого места и поэтому чужое. Оно бывает часто, но всегда в разных местах Земли.

Все никак не найдет свое место.

Сейчас, когда есть газеты, радио, телевизор и Интернет, можно даже следить за тем как оно его ищет, свое постоянное место жительства.

Но Мир Замкнулся, и поэтому нет дороги в ту прекрасную страну,

в новый неведомый Мир без кретинов и общечеловеческих ценностей.

Тогда я этого еще не знал, поэтому взял в руки карабин.

И снял его с предохранителя.

Интересно, смог бы я пятью выстрелами справиться с Полным Солнечным Затмением?

А что мне оставалось?

А рыбу — хариус готовят вот так:

берешь рыбину, натираешь солью, заворачиваешь в воде в толстый слой оберточной бумаги для образцов породы, и кидаешь прямо в огонь. Через какое-то небольшое время бумага полностью обугливается, и когда разрезаешь этот комок, то в середине печеная рыба — хариус. Вся хитрость в том, что первым слоем, ее надо оборачивать еще не в воде, чтобы не смылась соль.

Вкус у печеной рыбы — хариус волшебный.

Меня научил ее ловить руками и готовить один колдун из местных,

он был уже испорчен миром, из которого я пришел, но еще знал, как устроен Мир вокруг него.

Я тоже думал, что знаю, но не умел, как оказалось ничего по настоящему нужного человеку.

Вот он и научил меня хоть чему-то полезному.

Меня потом многому учили разные колдуны, и даже эльфы,

с течением времени я многому разучился,

потому, что когда что-то долго остается ненужным оно уходит.

Но это было первое мое волшебное умение, и оно осталось вместе со мною, хотя больше не пригодилось пока ни разу.

Фамилия колдуна была Данилов, и он уже почти не колдовал.

В языке, который он забыл, было одно время- настоящее.

И тридцать три падежа.

Когда Мир Замкнулся, сначала падежи стали ненужными, а потом и сам язык.

И Данилов разучился сначала падежам, а потом и языку. Может быть, он был самым последним их тех, кто это позабыл.

Вот так.

Ах да, когда будете готовить рыбу-хариус, нельзя, чтобы играла музыка. Даже радиоприемник надо выключить. Я не знаю почему, но нельзя. Просто нельзя и все.

Когда мне исполнилось 28 полных лет, я убил злого колдуна.

Раньше у нас была одна общая страна, но потом,

когда сбылась наша шутка о нейтронной бомбе,

наша страна превратилась в несколько соседних,

и колдун оказался представителем коренной национальности в одной из них. Быть представителем коренной национальности, это очень обязывает.

А колдун решил, что теперь он может колдовать сколько угодно.

Его колдовство было очень злым — он насиловал двенадцатилетнюю девочку.

Я ударил его прикладом по голове, вытащил в сад и пустил короткую очередь

в живот.

У меня уже кончались патроны, и надо было их беречь,

но тут я трех патронов не пожалел.

Мои друзья убили остальных злых колдунов, а я решил поговорить с этим.

Он, почему-то мог говорить, хотя и очень стонал временами, и эти стоны мешали. Теперь я знаю: короткая очередь в живот очень помогает от злого колдовства. Потому, что колдун, когда я его расколдовал, оказался таким же человеком,

и даже то, что он представитель коренной национальности не очень-то мешало ему.

Когда стало точно видно, что он перестал быть злым колдуном, я дал ему напиться воды из своей фляги.

Жаль, что он быстро умер, и так мало прожил расколдованным.

После того, как мир замкнулся, расколдованным редко удается выжить.

Мы все живем начерно.

Как будто у нас несколько жизней и еще тысячу раз все исправим и перепишем.

Я узнал недавно, что это неправда.

Мы ничего не перепишем, потому, что у нас не хватит времени, и никто не даст нам второй шанс, чтобы исправить свои ошибки.

Просто если исправить одну ошибку из тех, что сделал,

того же самого «потом» не случится,

и значит, мы сразу же понаделаем новых.

У того, кто дает второй шанс, просто нету столько колдовства, чтобы мы могли исправить все свои ошибки.

Остается радоваться, что большинства ошибок, мы так и не совершили.

Потому, что нам не дали шанса исправить уже совершенные.

Вот такое вот хитрое колдовство.

А как вы думали?

Есть еще одно злое колдовство.

Мы спешим жить.

Мы живем вехами, стремимся к чему-то, и гоним Время, чтобы скорее.

Чтобы скорее купить машину. Чтобы скорее поехать на дачу, чтобы скорее созрел урожай, чтобы скорее получить плоды.

Чтобы скорее очередная веха.

А получается, чтобы скорее умереть.

Потому, что когда мы умираем, это самая главная веха, как бы мы ни хотели верить во что-то другое.

Может быть там, на небесах, все не так?

Конечно да.

Там все не так.

Наверняка там хватает времени переписать набело, подумать и не сделать ошибок, видеть вехи во всем и жить, радуясь всему.

Но, скорее всего, так и тянет сделать ошибку.

Там все как в жизни, но лучше и добрее.

Когда не боишься и не торопишь, когда над бескрайней степью летит жаркий, пропахший емшаном ветер и небо стекленеет пронзительной синевой в вечной своей необъятности.

Когда, правда о правду, сшибаются, высекая искры клинки, и пениться Нектар в солдатских алюминиевых кружках, а рядом все кого любишь, и все кого ненавидишь.

Это Воля, это доброе колдовство.

Даже для нас там есть место.

А ведь пока Мир не Замкнулся, все это можно было видеть и жить не умирая.

А как вы думали.

А круги на полях это вовсе не волшебство, когда я был мальчишкой, мы с приятелями делали много таких кругов.

Надо просто кувыркаться через голову по пшенице и все.

Пшеница так растет, что круги получаются идеальные.

Все отличие в том, что тогда не было уфологов.

Уфология это тоже не волшебство.

Уфология, это когда изучают летающие тарелки.

Толку в этом изучении столько же, сколько вышло бы из защищенных уфологами диссертаций по их основным специальностям.

Или от поворота северных рек, который уфологи хотели совершить в начале восьмидесятых.

И к летающим тарелкам она имеет такое же отношение, как и к чистке картофеля для выведения бородавок.

Уфология это такое увлечение желанием поймать щуку, чтобы она исполняла желания.

А таких щук уже не делают.

Многие этого не понимают и идут в уфологи или в террористы.

Только это не помогает.

Ну и как после всего этого не уверовать в силу колосьев?

В этой главе будет много «бы». Отчего так? Если бы я знал…

Иногда я думаю, что было бы лучше, если бы люди вымерли еще до моего рожденья.

Вот был бы номер, я родился, а вокруг только руины.

Я мог бы тогда строить предположения и искать отгадки страшных тайн. Представьте только, как интересно было бы стараться понять значение бензоколонок, канализации или фортепьяно.

Тогда и расшифровка послания президента федеральному собранию

чего-нибудь да стоила бы.

Одного не пойму — как бы я смог изучить иностранные языки?

Насколько пострадало бы человечество, если бы наследие его получилось только русским и русскоязычным.

Поэтому, я даже рад, что родился, когда люди еще не вымерли.

Потому, что тогда бы, наследие людей было бы неполным.

И совершенство британских гвардейцев в алых, расшитых серебром мундирах,

оказалось бы совершенно непонятым и ненужным в силу того, что никак не сочеталось бы с нечестной борьбой российских демократов против русской косности.

Я думаю, что человечество в целом не было таким уж бездарным,

я, поскольку родился, когда оно еще не вымерло,

даже знаю многих очень одаренных и великолепных людей.

Так уж получилось, что почти все они болеют за ЦСКА.

А те, которые не болеют, наверняка совершили ошибку.

Если бы они её не совершили, то тоже болели бы за ЦСКА.

Все очень сильно изменилось с той поры, когда простой президент страны, мог рассчитывать на повышение по службе.

Очень сильно изменилось.

А как бы вы думали?

Я обучен одному непростому волшебству.

Суть его заключается в том, что если внимательно осмотреть то, что лежит на поверхности, замерить компасом углы и азимуты падения, а потом нанести на карту (это такая условная зарисовка по правилам), то можно почти точно изобразить находящееся в глубине.

Но только по линии.

Линий может быть множество, они могут идти как угодно,

изобразить то, что в глубине в целом, не получиться никогда.

Это правило работает для любых раздумий.

Однажды один мой друг сказал, что пора думать о выживании.

Я верил ему.

Он всегда знал, что говорил.

На самом деле он был огромным, злым человеком-хохлом,

немного волшебником, но с сильным даром предвиденья.

Как-то он предсказал грандиозный успех главе райкома партии Ельцину

(или горкома? Я уже не помню, не за это мы так любим Ельцина, а зря)

и оказался прав.

Так вот, как-то за третьей уже бутылкой водки, когда мы чуть было не выяснили, что означает «нищие духом»,

он вдруг сказал — надо учиться бороться за выживание.

Вопрос выживания, несомненно, уже совсем скоро станет даже важнее чем кино.

Я сказал

— понимаю, образование масс берет свое.

Он сказал

— Нет, не так. Просто настает время, когда мужчинам предстоит бороться за выживание.

И ушел.

Вообще.

Мы посмотрели ему вслед и даже не стали допивать седьмую бутылку.

Наверное, слова его ранили наши души.

И вот, уже на следующий день начались войны, и злые колдуны полезли изо всех щелей.

Я сел в поезд и поехал выживать.

Потому, что, когда нанес на карту результаты измерений, понял —

все дело в злых колдунах.

Их надо расколдовывать.

Иначе не останется не только глубины, но и карт и компасов.

Их колдовство было очень неправильным, очень неумелым и очень злобным.

Не один я был обучен непростому волшебству — смотреть в глубину по линии.

Таких как я было немало.

И не все из нас выжили, и не всех злых колдунов мы расколдовали.

Было тяжело и никому почти ненужно

(в такие времена выгоднее делать Большое Колдовство Воровать, а не войну.

А злое колдовство, оно не всегда рядом, не во всех городах).

Так или иначе — мы пытались справиться.

Я даже перечитал «Волшебника Изумрудного города» и прочел «Девять принцев Амбера».

И те из нас, кто выжили, научились выживать.

Потом, правда, по возвращении, это почти никому не помогло.

А я ведь говорил — если ты не читал одну из этих книг — у тебя почти не остается шансов. Зря мне тогда не верили.

Злой человек-хохол забыл нас об этом предупредить.

Это выглядело бы как шутка, а шутить он не любил.

Я вернулся и хотел узнать, что будет дальше.

Я не нашел его, но узнал, что он тоже смог выжить и теперь живет в большой стране за океаном.

Наверное, все дело в том, что изобразить на карте как дела в глубине можно только по линии, а не в целом.

И я правильно понял его тогда.

А он сам, просто, по другому провел линию на карте.

Ну что ж.

Мы оба выжили.

И оба многому научились.

Он даже большему чем я. Потому, что если бы он родился, когда человечество уже вымерло, то смог бы понять еще и англо-американскую культуру. Хотя, если задуматься, шутка в том, что и этого очень мало.

Его глубина проходила по другой линии.

И он стал роботом.

Наверное, теперь он читает стихи Бродского про залив с удивительным, точнейшим и искренним реализмом в глазах.

Ну и как после этого всего не поверить в то, что недостаток колбасы свалил Империю?

Вы бы смогли не поверить?

То-то же…

Это потому, что наши линии проведены рядом.

Как говорится в одном старом заклинании: «В крест простиранию».

Запомните это заклинание.

Обязательно пригодится.

И не раз.

Долго не понимал, надо ли писать о Любви, и понял, что не надо.

Я не справлюсь.

Поэтому тоже напишу.

Недавно ученые доказали, что любви нету, а есть работа химии человеческого организма.

Надпочечники выделяют такой наркотик, кажется его имя Андрофины, а может быть и нет,

я не помню, потому, что когда я это услышал, то был очень занят.

Я набивал папиросу трубочным табаком и должен был выдумать несколько действий на пути к этому. Если кто-то занимался набивание папирос трубочным табаком, то подтвердит — сделать это тяжело, потому, что трубочный табак порезан на слишком длинные полоски.

Так вот, надпочечники выделяют этот наркотик при виде женщины, которую ты любишь, и тебе хорошо.

А вот когда её нету рядом, начинается наркотическая ломка, и ты страдаешь. Причем, это одинаково как для женщин, так и для мужчин,

а значит женщина, тоже человек.

Вот и вся любовь.

Я не поверил ни единому слову.

Знаете, какие ученые это установили и подтвердили?

Знаете, вижу.

Конечно ученые страны-США.

Я не поверил ни единому слову.

Только в очередной раз пожалел людей в стране — США,

они почти все заколдованы странным колдовством.

Оно невредное в малых количествах, но там с количеством переборщили.

И если не произносить заклинаний и не производить ритуальных действий, то начинается ломка.

Вот и вся любовь.

Скоро их так расколдуют, что мало никому не покажется.

А как вы думали?

Когда пламя охватило башню, и она, позади него, загудела как огромная вытяжная труба,

и стало понятно, что никто не смог выжить,

потому, что в таком огне выжить не сможет никто,

он еще раз вытер длинный кавалерийский меч и пошел в последнюю свою атаку. И даже успел зарубить нескольких врагов, пока его не утыкали иглами,

и кровь через раны не унесла с собою яд и жизнь.

Так погиб Дин Гиор, последний защитник Изумрудного города.

Перед самой смертью он вспомнил разговор со Страшилой на берегу Великой Реки.

Вот как это было:

— А в чем символизм-то? — спросил Страшила, запахивая полу кафтана, чтобы закрыться от теплого, пахнущего речной водою ветра, вполне, кстати, свежего, и даже сильного, ветра…

— В чем? — еще раз произнес он, и приложился к простой, но очень даже вместительной чаше, полной неразбавленного вина. Вино это, было густым, и почти черным, рябь бежала по нему нехотя, и даже с расстояния в два шага понятно было, что оно вкусное и терпкое, вино это, впитавшее в себя пыльное солнце и пахнущий морем и известняковой пылью смысл.

И сам же ответил

— А во всем. Есть такой закон, я его сам вывел, сейчас расскажу.

Закон, выведенный Страшилой по этому поводу, как-то выявлял подобное положение дел, и даже объяснял, но очень уж невнятно, что, видимо, являлось следствием некоторого расстройства, светлого ума, «в природах прибывающего».

Не сказать, что бы он так уж сильно раздражал Дин Гиора, но надоедать начал, и Дин тупо кивал, глядя на реку и слушая в пол уха. Речь шла о чем-то, связанном с полетами женщин над городом. Страшила отстаивал мнение неприемлемости и не символичности полета красивых женщин. Красивым женщинам летать ни к чему, говорил он, — а вот уродливые летать должны, в этом символ воздаяния со стороны богов.

Вот нету у тебя красоты — зато есть способность к полетам.

Дин Гиор представил себе на миг, что все некрасивые женщины собрались в стаю и улетели, и у него потеплело на душе. Потом, он представил, что все некрасивые женщины прилетели со всей Волшебной Страны в Изумрудный город зимовать, и ему стало страшно.

Что б заглушить страх и отвлечься, он долил себе в чашу вина, отхлебнул, и произнес:

— А чего ж, если ты умный такой, чего ж ты не умеешь строем ходить?

И, не слушая взвившегося правителя, еще раз отхлебнул из чаши, посмотрел на море, поперхнулся, чашу уронил, и вскочил на ноги. По воде шел человек, неуклюже переступая как-то боком, но шел. Дин Гиор знал, что там, где человек шёл, было не то что бы глубоко, но уж идти вот так, едва замочив щиколотки, никак нельзя было.

Страшила тоже заметил сей феномен, и неловко замолчал, успев, правда, напоследок обозвать эту особую породу летающих уродливых дам мудреным деревенским термином «люфтерфрау» и, естественно, допить чашу одним глотком, от изумления, по-видимому.

— Ну что, умник, — прошипел Дин Гиор, не отрываясь, глядя на ковыляющего по водяной глади человека, — Накликал? Это кто, «ватерменш» наверное, по-твоему? А может колдун, какой?

— Не, — разочарованно протянул вдруг философ, — не ватерменш это, и не колдун, это Урфин Джюс, точно, Урфин Джюс.

— А чего ж он по воде-то?

Человек идущий по воде, вдруг неловко вскинулся, и ушел с головой, на поверхности же показались два пузыря, через некоторое время рядом с пузырями вынырнула голова, с выпученными глазами, и совсем не божескими словами стала звать на помощь.

Плыть—то ему тяжело, понял Дин Гиор, тут же скинул с себя одежду, и бросив Страшиле:

— Охраняй! — не слушая уже раздавшиеся в ответ крики о том, что он, Страшила, не собака, и что если бы и был он собакой, то, наверное, жил бы лучше, и что вообще — собака не может быть бранным словом потому, что…, бросился в воду. Урфин уже не кричал, а только сипел и страшно вращал глазами, не быстро, эдак, вращал, из последних сил видимо.

Дин Гиор вытащил его на берег и, подставив под живот колено, хорошо встряхнул и надавил, Урфин Джюс сказал:

— Хххххххе! — и выплюнув пескаря, изволил излить из себя немаленький поток речной воды, потом свалился набок, и судорожно дыша, остался лежать с закрытыми глазами.

— Может вина ему? — задумчиво произнес Страшила, держа чашу двумя руками.

— Ага, воды попить, речной, чтобы в себя пришел, — ответил Дин Гиор, внимательно разглядывая хитромудрую конструкцию на ногах Джюса.

Джюс тоже был достопримечательностью, он даже два раза захватывал Изумрудный Город, но в отличие от Страшилы, с властью никаких дел больше иметь не хотел, а занялся изобретательством. Недавно, к примеру, при взрыве придуманного им «скороварящего котла» была уничтожена подчистую дворцовая кухня, а шеф- повара хватил удар. Он вообще вел очень бурную и насыщенную событиями жизнь, события эти правда все время отчего-то приводили Джюса прямиком на ту тоненькую грань, что отделяет жизнь от смерти. Такой уж он был человек. Как выразился Фарамант, наутро после распития измышленной Джюсом «воды — которая — горит»:

«испытатель естества», и тут же, не вставая с ложа на котором грустно пребывал в обнимку с кувшином чистейшей воды, предположил, что такие как Джюс, Добру не угодны, из посыла этого воспоследовал блестящий вывод о необходимости преследования и самого изобретателя, и ему подобных, специально созданным судом. Кстати говоря, идея эта почти целиком захватила Фараманта, и он теперь носился с ней, досаждая Страшиле.

Жил Урфин в полном одиночестве на пепелище, которое образовалось на месте его подворья лет пять назад, в результате опытов о которых и теперь он предпочитал молчать. Только бледнел когда, его спрашивали, и наглухо замыкался в себе, известно было только, что месяц перед тем, как все взлетело на воздух, Джюс ковырялся в навозных кучах, собирая оттуда какую-то «сильную соль».

Железный дровосек после катастрофы произнес только — «И то сказать, ну нет ничего хорошего в навозной куче, откуда там хорошему взяться?»

А самого Урфина Джюса, будто кто подменил, болезнь изобретательства полностью подчинила его своей воле, и то, что он до сих пор был жив, люди относили на счет извечной любви богов к убогим.

То, что находилось на ногах плотника, представляло собой какую-то невообразимую смесь из остатков реечек и бычьих пузырей, надутых воздухом, общий смысл был Дину Гиору понятен, и он в очередной раз подумал, что в целом-то, Урфин гений, вот только исполнение и непродуманность подводят, как всегда.

А после у него защемило в груди, и он понял, что скоро все закончится.

Так и сказал:

— послушай, правитель, а ведь скоро всему этому и всем нам крышка.

А Страшила кивнул и ответил

— Я знаю.

А Джюс грустно улыбнулся и закурил.

Все в жизни обрывается, как оборвалась вот эта глава.

Так и случилось.

Изумрудный город был разрушен,

Страшила сгорел в башне, Железный дровосек расплавился там же.

Урфин Джюс смог подорвать танк, но погиб сам от этого же взрыва.

Как умерли остальные неизвестно.

Всему настал конец. Мир Замкнулся. И будто и не было ничего.

Иначе и быть не могло.

Я называю это не убыванием энтропии.

А как еще это назвать?

А кожу Дин Гиора победители не смогли натянуть на тамтамы.

Она вся была в дырках от отравленных иголок, выпущенных в него из африканских духовых трубок.

Хер им, а не барабаны.

А как они думали?

Лично я не собирался предпринимать решительных шагов по привлечению перемен в свою жизнь, но к тому времени, когда поступил в аспирантуру, мне уже надоело выкидывать из ночного клуба пьяных пидарасов и смотреть на хари и рыла. Вопрос тогда состоял в заработке денег на дальнейшее существование меня и моей семьи. И я поехал работать геологом. Мы всегда, почему-то, о наличии профессии забываем. Наверное, нам все же приятно ощущать себя интеллигентами. Теперь я жалею, что не вел дневник. Очень уж много всего было там, на Становом хребте. На золоторудном месторождении. Это такое место, где добывают золото из руды, но нету магазинов, палаток, и даже отделения милиции. Да, очень уж много. Я буду рассказывать об этом беспорядочно.

Потому, что мне так удобнее. Просто буду писать: «Когда я был геологом», или: «Когда я был начальником месторождения» (наверное правильнее писать «рудника», но там говорили «месторождения».

Например, так:

Когда я был геологом на месторождении, мне всегда казалось, что я счастлив.

Или так: «Когда я был начальником месторождения, я радовался жить».

Давайте обсудим наших политиков?

Как без этого?

Они ведь всегда смеются последними.

А лучше бы в последний раз.

Одним из сильнейших потрясений на уроках ботаники было открытие свойств микроскопа. Стоило мне лишь немного освоиться с этим волшебством, как разглядывание срезов листиков меня перестало интересовать, и я подумал, что уж теперь-то точно разгляжу самую суть. Так уж получилось, что когда я решил разглядеть самую суть, под рукою ничего не оказалось кроме учебника математики. С тех пор я понял смысл выражения «взять производную». Вероятно, я постиг бы и матанализ, но увидел в окуляр бумажного клеща, это я теперь понимаю, что это был бумажный клещ, а тогда он показался мне демоном из самого настоящего ада. Обязательно выберите время и посмотрите в микроскоп на книжного клеща. По сравнению с ним, даже конституция не так страшна.

Я заверил его в том, что у нас в стране все хорошо и спокойно.

— Ну-ну — сказал клещ, знал бы ты, что случится у вас в стране через десяток лет.

Теперь я понимаю, что если даже последний клещ знал о том, что случится с моей страной, то должно быть мы все просто ослепли и никогда не умели думать,

Я посмеялся над его словами.

Тогда я думал, что смеялся последним.

Теперь понимаю, что он просто не видел поводов для смеха.

Он сказал, что лучше быть книжным клещом и подъедать крохи в учебнике математики, чем пытаться сделать жизнь людей лучше. Он сказал, что его занятие — вообще самое хорошее их того, что безопасно можно делать для людей. Потому что, сказал он, все остальное людям во вред.

Наверное, в него вселилась душа того человека, который первым устроил телешоу. Или душа поэта Демьяна Бедного?

Я не знаю, я не спросил его тогда. Мне казалось, что все у нас хорошо.

Так оно и было.

Я ведь думал, что это я смеялся тогда последним.

Ох уж эти детские уверенности.

Хотя на самом деле я националист.

А вы знаете, что нашел Герман Вирт на Доггеровых отмелях в Северном море?

Доктор Герман Вирт. Он всю жизнь искал остатки того человечества, что вымерло, и поэтому основал Аненербе. Он искал код, объединяющий культуры современного человечества. Ему казалось, что наследие людей, которые вымерли какое-то неполное. И поэтому его поиски финансировались СС. Конечно, выглядит не очень, на вкус нынешних российских грантопользователей, но это не так уж глупо, в конце концов, ЦРУ в Германии при нацистах не обладала возможностями СС.

В поисках ответов на свои вопросы о вымершем человечестве, Вирт пришел к выводу о том, что наследие этой духовно богатой расы есть в крови каждого народа и каждого человека. А еще, он узнал, что у той расы был матриархат. То есть всем управляли женщины, прямо как у Гиммлера в семье. А теперь представьте себя на месте Гиммлера.

Вот это номер! — сказал он…

Вирт, ты меня неверно понял! — сказал он…

Вирт, отнеси и положи обратно — сказал он…

Так все это, почему-то, очень не понравилось Гиммлеру.

Еще он сказал, что такие находки лишают смысла все его прекрасные замыслы. Он даже напился в замке Вевельсбург и, надев на указательный палец, сразу пять колец, задумался, как быть. Именно тогда он распорядился посадить в концлагерь личного врача Геринга, еврея. А самому Герингу пришедшему требовать врача обратно заявил-

«Ну и что же, что он хороший еврей? У каждого из нас есть свой хороший еврей, и это не должно служить препоной к возрождению арийской расы». На самом деле Гиммлер врал. Ведь он уже знал о том, что в крови евреев не меньше от гипербореев, чем в его крови, а может быть и больше. А то, что он врал, указывало на решенность судьбы Вирта.

Рейхсфюрер додумался до полицейского надзора. Ему показалось, что это лучший выход из создавшейся ситуации.

Вирт был уволен из рядов СС и к нему был приставлен полицейский надзор. Самое смешное, что в крови полицейских тоже была частичка крови вымершей расы. А значит, у них было такое же исключительное право на владение Миром, как и у немцев. А у немцев, такое же, как и у евреев.

Герман Вирт умер в начале 80-х годов больной, забытый и никому не нужный.

Его даже боялись вспоминать.

Гиммлер принял яд, на несколько сотен лет пережив короля Генриха Птицелова. Семи тысяч серебряных Колец в замке Вевельсбург так и не нашли. Многим назгулам удалось выжить и посмотреть Мир.

О судьбе полицейских имевших право на мировое господство мне узнать ничего не удалось.

Герман Вирт был историком, этнографом, антропологом, предсказал и доказал общность народов и их происхождения от вымершего человечества. Он знал более ста мертвых языков. Насколько хорошо — осталось неизвестным.

Вот, что отыскал Герман Вирт на Доггеровых отмелях в Северном море.

Я хочу сказать, что он был неплохим человеком.

Просто гиперборейская кровь не давала ему покоя. И сорок лет жизни он провел впустую. Можно сказать, он на сорок лет не дошел до Мечты. Хотя уже видел в бинокль ее купола.

А вы видели в бинокль купола своей мечты?

То-то же…

А я знаю, отчего у нас такая распродажа и некогда.

Когда человечество еще не вымерло, но Мир уже Замкнулся, многим не хватало колбасы и Справедливости. Или Справедливой колбасы? Я уже не помню.

Тогда появились злые колдуны, которые казались добрыми. Они и сами верили в то, что они добрые.

Однажды я увидел, как все началось.

Огромная колонна людей перла по Тверской,

по Горького, то есть, люди были недовольны.

И было чем, вообще-то.

Впереди колонны шли: член политбюро ЦК КПСС, кандидат в члены политбюро. Генерал КГБ, два следователя по особо важным делам, женщина с лицом доярки, хроменький пассионарий. А позади 100000 людей.

С желаньем острой справедливости в глазах. С ненавистью к очередям, унижающим их достоинство, то есть те, что были впереди, они в очередях не бывали, но шли. Потому как разделяли. Понимали. Возглавляли. Совесть народная.

К светлой жизни шли. Дальше рассказывать?

Расскажу.

Нужен был Сулла, а явился Марий. Это два таких древних волшебника.

Самое смешное, что в Истории Рима все это описано Моммзеном.

Никто не читал. Все шли. К лучшей жизни. Нет, что-то читали, наверное, но не Моммзена. Точно. Я вспомнил. Все читали журнал «Огонек».

Его редактор обещал на выборах сделать рубль конвертируемой валютой, а позже пропал в стране-США за океаном.

Наверное, ищет конверты? Ну, так вот, шли они по улице Горького.

А потом, случилось доброе — добрые волшебники, уже тогда знали, чем все это может окончиться и пытались остановить будущую гекатомбу с помощью резиновых дубинок.

Рядом был Елисеевский гастроном и многие, хоть и не все 100000 побежали туда и встали в очередь. Как бы в очередь. Прикинулись очередью. Много для одного магазина — не войти, не выйти.

Такая вот ирония злого волшебства. Огляделись и поняли: Пусть в очереди, но в Елисеевском и не бьют. Не все 100000 в Елисеевском, и не всех не бьют, но ведь тут кто как смог устроится.

Мне кажется, что все, что случилось с моею Страною потом, было задумано именно там. В очереди, но в Елисеевском.

Как сделать человеку хорошо? Надо сделать очень плохо, а потом как было. Вот, что поняли злые колдуны, возглавлявшие демонстрацию.

И я спросил одного: Каково это, чувствовать ответственность за такое количество людей сразу? А он отвернулся, и буркнул, что сейчас некогда говорить. Потому, что происходит настоящая трагедия.

Теперь — то я готов прозакладывать голову первого президента, что он имел в виду вовсе не разгон демонстрации,

А тогда просто засмеялся. Тогда еще получалось смеяться над ними.

Потом смеяться стало больно.

Главное — чтобы на улице били.

Кто как смог устроится

Магазин — не войти, не выйти.

Пусть кто-то скажет, что плохой выбор.

А вот Вы, где тогда оказались?

Вот и молчите.

А как вы думали?

Ох и порезвились потом возглавлявшие тогда колонну. Каждый в силу своей сообразительности и склада характера, но все от души.

Или что там у них?

Елисеевский?

Половины уж нету в живых.

Не найдет их потом Герман Вирт на Доггеровой отмели в Северном море.

Они в другом месте.

Это так же точно как горький перец.

Интересно, мода на тефлоновые сковороды, она везде?

А вот еще:

Говорят в Китае, в древнем Китае, у Императоров случались острые приступы даосизма, и они пускали ситуацию в стране на самотек.

Говорят, тогда люди жили лучше всего.

И страна жила лучше всего.

Один мой друг, волшебник, скорее всего беглый эльф, когда я спросил его

— что мешает людям жить нормально, ответил так:

«Я люблю сок морковный, с детства. А принято считать почему-то, что он не усваивается, если его не разбавить молоком или сливками.

Недавно сижу в кафешке с товарищем, заказал я себе этот сок.

А официантка-девочка мне говорит: со сливками?

Нет, говорю, спасибо.

Она: не усваивается.

Я говорю: ничего, как-нибудь.

И знакомый мне тоже стал бубнить про неусвояемость.

Я ему говорю: Виталий, мне сорок лет скоро, сижу тихо, пью сок из морковки на честно заработанные рубли,

идите вы все на хуй с вашими советами,

уж, наверное, я знаю, что мне нужно, а что не очень.

Вот это, сказал он, и мешает.

А потом еще сказал — „сам ты эльф“,

почесал заостренным ухом свой затылок и ушел пить морковный сок и перечитывать книгу Экклезиаста.

Я понял его.

Все дело в сопричастии.

Это такое рефлекторное деепричастие, не предусматривающее отстраненности.

Он вообще интересный эльф.

Только горы не очень любит.

Я так думаю.

А кто бы их очень любил, если в горах не отдыхаешь, а разнимаешь сцепившиеся в войне трибы гоблинов и орков?

Вы бы любили?

Вот и он, не очень.

Когда человечество еще не вымерло, его занесло в Страну- Рай.

Страна Рай, была за горами. Сразу за горами.

Просто гор очень много.

Он полюбил эту страну.

Ему там было интересно.

Он даже ночевал пару раз на пляже, под лодками.

Что-то случилось с документами, никак было без них не вернуться.

Не мог же он их бросить и уехать, если была слабая надежда, что они живы? Эльфы своих не бросают.

Много чего он там делал в этой стране.

Когда не было денег, ночевал на пляже, когда были, ел в ресторанах жуков.

А не в ресторанах он ел гусениц.

Покупал бутылку ледяного пива со львом на этикетке,

несколько вкусных гусениц и

, сидя на бордюре, смотрел, как мимо него пробегает страна-Рай.

Пробегает, но остается на месте.

И не было у него начальников, зато были фрукты, товарищи, женщины, вино, мясо, пиво и гусеницы.

А еще комната над баром с проститутками

и хоть залейся дешевого рому в этом же баре.

И можно было сидя на бордюре, смотреть, как убегает, оставаясь на месте, страна-Рай.

А можно было поехать к океану и найти занятие, чтобы хватало на такое же продолжение жизни.

Без достижения высот карьеры и сшибания с ног полудурков.

На жизнь не по черновику.

Там было хорошо.

Он всегда ценил сиюминутное счастья.

Там сиюминутного счастья было на годы.

Такая вот она противоречивая Страна-Рай.

Там он понял, независимо от Германа Вирта, что человечество, которое вымерло — не оценить с точки зрения одной нации.

Он так и сказал мне

: „мир ни разу не гиперборейскицентричен“.

Мне понравилось то, что он сказал.

Это было сообразно и моим мнениям, хотя я и националист.

А когда я спросил — как ему живется теперь, после того как он вернулся будто героический любитель животных, он ответил:

„Другой мир и звиздец. Хотя он и замкнулся. И, если не рассматривать подобные частные случаи, это офигительно интересно“.

Поскромничал.

Вывел неудобства в частный случай.

Прямо ходячая реклама монгольского нашествия.

А еще он сказал:

Если человек хоть однажды не соберется в другой Мир, то жизнь сама возьмет его за шкирку, и выбросит туда несобранного».

Я понял, о каком мире он говорил.

О единственном в который есть еще дорога после того как Мир Замкнулся.

Он говорил о смерти.

Эльфы живут так долго, что успевают основательно собраться в такую дорогу. Поэтому он говорил это для людей.

Чтобы люди тоже были готовы.

А то, что за дорога, если даже сандалии натирают ногу?

И если нету морковного соку, или воды во фляге?

— Дрянь, а не дорога.

Как вечная работа по достижению признанного общественностью настоящего счастья.

Не сиюминутного, а настоящего липкого как реклама правильного образа потребления.

Мы слишком редко смотрим на небо.

Другой мир и звиздец.

Жизнь не по черновику.

Потому что.

Теплая зима это такое холодное лето.

Если бы у меня было чуть меньше воображения,

я написал бы фантастическую книгу,

в ней я рассказал бы как пара-тройка героев,

с сильного перепою основывают новое государство на свободных землях.

Как растет это государство, как хорошо там жить, среди чистой воды ручьев, и зелени нетронутых вековых лесов.

Как убивают тех, кто приходит учить жить, и милуют тех, кто жить учится.

Нет, не про основание государства.

Да… вот про это я и написал бы.

Про то, что герои не всегда именно те герои, но герои есть обязательно.

Про то, как милуют тех, кто учится жить. Я написал бы так:

Есть у меня замок…есть.

И мечи над камином, и горящие факела в сумрачных залах…

И настоящий колдун в полночной башне.

Только он далеко этот замок, там, в гулком ночном небе, там за тучами оно не другое, не ночное, оно сияет мириадами звезд и переливается черным кварцем. Оно наполнено жизнью и вечным счастьем недосягаемости.

Там сидят за столом мои друзья и говорят о том, как прекрасно было увидеть белую песчаную полоску земли континента за Океаном…

Я написал бы как беглец спас дурака и как этот дурак понимает, что бесчестье не главное, главное — просто суметь вернуться и правильно умереть. И что даже если ты точно будешь знать, что смысла в этом — только удивиться врагов, ты идешь и удивляешь их. И как он остался перед выбором. И как стал выбором сам.

Я написал бы так:

Туман заполнил лес, и, казалось, человек не идет а плывет в этом тумане словно призрак, но это только казалось, на самом деле, он смертельно устал, настолько, что уже и не шел, а брел едва переставляя ноги, конь его пал еще прошлым утром, и теперь, когда до цели оставалось совсем немного, в воздухе все отчетливей пахло гарью. И когда лес кончился, он увидел, что замка больше нет, темные груды серели в предрассветном мареве, и пахли мертвечиной. Он знал этот запах, слишком часто ему приходилось сталкиваться с ним, так пахли и враги, и друзья, когда смерть примиряла по своему обыкновению всех. Человек не приближаясь к руинам, ушел в заросший терном и ежевикой яр, там, у небольшого ключа бьющего из-под земли он напился, поднося сложенные лодочкой ладони ко рту, и скинув подбитый мехом плащ, тяжело опустился на него. Через некоторое время он уже спал. Впервые за последние трое суток.

Через несколько часов, когда солнце уже стояло в зените, человек поднялся, вынырнув из мира снов, мира, в котором все еще было по-прежнему. И проваливаясь подбитыми железом каблуками сапог в глину, медленно двинулся в низ по тальвегу оврага. Через несколько десятков шагов, он по одному ему ведомым приметам, отвалил дерн со склона, и шагнул показавшуюся под дерном дверь. Отсутствовал недолго, и вышел переобутым в удобные мягкие сапоги, за плечами у него висела вместительная сумка, на поясе появилась сабля в дополнение к кинжалу. Одежда полностью поменялась, да и движения преобразились.

Обреченность ушла от него. Человек вновь обрел смысл. Смысл этот покоился в его заплечной сумке. Он шел жить. И это было справедливо.

Через некоторое время, из распахнутой в склоне оврага двери с уханьем вырвалось пламя, стена заурчала, и съехавший гигантский пласт глины, навсегда похоронил под собой вход. А человек прошел по развалинам замка, восстанавливая картину произошедшего и прощаясь с ушедшими. И когда он скрылся в густом подлеске с восходной стороны, ничто уже не говорило о том, что здесь кто-то был.

И только на развалинах донжона, ветер трепал треугольный красно-синий флажок, прикрепленный к поставленному вертикально обломку пики.

Что бы знали. Еще не все.

Курт Воннегут.

Книга «колыбель для кошки». Я читал ее на посту. Потом она рассыпалась.

Но, я ее почел. Окончил читать в 1984 году. В самый мороз и

больше никогда ее не видел.

Потому, что не отправил домой, вместе с использованной зубной щеткой, и сигаретами «Седеф».

Ведь кому-то это было нужно?

— Да. Мне.

Когда я читаю Воннегута, я словно разговариваю с самим собою, каким я мог бы быть. Если бы не слова, если бы не беготня и не глупые выкрики из зала. Если бы не сила моего хотенья.

Я говорю ему

— Ну почему, почему я никак не могу сделать, что-то великое, что осталось бы людям?

А он отвечает

— Людям вообще мало осталось.

Я говорю ему

— Мне просто надо заставить себя писать, я знаю, что смогу, просто надо писать.

А он говорит мне

— Знаешь, ты просто пиши себе, все, что я писал, я писал себе? и получилось, что и тот другой я были неплохими людьми. А один из нас был еще и неплохим писателем.

А я говорю ему

— А почему все стремятся попасть в избранные и великие, а мало у кого получается?

А он говорит

— Получается у всех. Но мало кто об этом знает.

И я говорю ему — Спасибо, что потратили на меня время…

А он говорит

— Ничего страшного, восемьдесят четыре года не такой уж большой срок.

И уходит, улыбаясь и прикуривая сигарету…

И я говорю ему

— Хорошей тебе Вечности…

Фьють-фьють… говорит птичка.

Курт сейчас на небесах. Сейчас он смотрит на мир и удивляется, как мир похож на Таркингтоновский колледж официально объявленный Таркингтоновским Государственным Исправительным Заведением.

Там он может играть на лютцевых колоколах и быть счастливым чаще? чем дважды в день. И он будет пианистом в джаз-банде. И джаз банд будет срываться, и играть чисто негритянский джаз. Никто не заметит, но он-то будет знать)))

И Всевышний не очень-то увлечен нумерологией. А Конец Времен настанет.

А у нас тут экскременты попали в вентилятор. Очень давно, он помнит когда.

Да, что-то не повезло.

Если кто-то из нас умеет видеть хорошее из окна исправительного заведения Земля, это означает, что мы покорители вселенных.

Может быть, он плохо умеет не шутить, там на небесах?

— Ничего, скажу я, научится. Научится. Потому, что Прогресс носит гораздо более всеобщий характер, чем регресс.

И вообще все теперь будет гораздо лучше, чем было. До самого конца света. Все будет совсем по другому.

Вы только не спрашивайте меня почему, но кто-то там, на небесах хорошо к нам относиться.

В городе были глиняные дома и каменные храмы.

Они стояли спиною к улице и лицом во двор.

И люди были обращены в себя.

А вокруг города были стены, и люди были обращены в город.

А вокруг стен были леса, поля, луга, горы и надо всем этим небо.

И люди были обращены к своей земле.

Это все равно, что книга — внутри обложки границ нету.

Но это не замкнутый мир.

Замкнутый мир, это когда обложка внутри книги. Знаете, как кот Джерри вывернутый наизнанку.

А вот в нормальном мире людей волнуют совсем не вопросы прибыли- убыли, быстроты доставки тела на работу, или погашения кредитов.

В нормальном мире, приходится решать вопросы посложнее.

Например:

Почему голод от питья ослабевает, а жажда от еды — усиливается?

Почему ночью звуки слышнее, чем днем? Правда-правда, даже в закрытом помещении.

Почему сны в осеннее время снятся несбывчивые?

Четное число звезд на небе, или нет?

Почему мясо быстрее портится на лунному свету, чем на солнечном?

Почему нам приятно смотреть на актеров, изображающих гнев и страдание, и неприятно на тех, кто действительно гневается или страдает?

Это очень серьезные вопросы, если ты живешь в нормальном мире, в нормальном городе и нормальном доме.

Это самые серьезные вопросы.

И решение их гораздо важнее карьеры, от которой, в результате, останется только прощальная пьянка уже без тебя.

Это были хорошие времена, однажды я спросил человека из такого мира — на что ты живешь?

А он ответил — «для чего я живу», так надо было спросить.

И сказал: Не знаю. Но это главное, что я должен узнать в этой жизни.

Он был медником и продавал на рынке всякие изделия сделанные собственными руками.

А потом ушел и погиб на маленькой неизвестной войне.

Может быть, он и решил свой главный вопрос.

Дай-то Бог.

Сегодня закопали злого колдуна, организовавшего для медника ту войну и еще много-много других войн и смертей.

С ним шли проститься.

Его показывали на всех перекрестках.

К нему приехали злые колдуны со всего Замкнутого Мира. О нем печалились и говорили об эпохе.

Проклято время, в котором эпоха- принадлежит убийцам и тупым невежественным алкоголикам.

Для меня та эпоха будет эпохой Сереги — медника,

погибшего в неведомой дали, схватив на бегу очередь в грудь.

Погибшего, так и не расстреляв последнего магазина патронов.

Он, по крайней мере, считал, что так надо и рисковал собою, а не другими. Вечная ему жизнь.

Дай ему Господи, ответ на его главный вопрос.

Зачем?

Я много раз думал, чтобы сделал с этим злым колдуном.

И понял — его надо было убивать раньше.

Сейчас он умер очень не вовремя. Многое уже не исправить.

И чем он думал?

Знаете, кто может так сказать о себе?

«Я сделал людей разумными, научил их думать, потому, что раньше они слушали не слыша, и смотрели не видя. Я дал им добро и зло, я дал им пробужденье от сонных грез, в которых они влачили свои жизни. Я научил их ковать, строить дома и дворцы. Рубить деревья и лепить кирпичи. Я вывел их из пещер, в которых они не видели солнца и жили подобно муравьям в раздумье исполнения своего долга перед гнездом. Они не различали зимы и лета, потому, что совершали все без мысли. Я показал им Восходы и закаты. Я показал им ход небесных звезд, я научил их первой из наук — числам и грамоте, я дал им творческую память.

Я первый надел ярмо на дикого быка, облегчая людям телесный труд, я запряг в колесницы лошадей. Это я выдумал белокрылые корабли бегущие по воде в неведомое края, Скажу больше, я выдумал лекарства и медицину, Я научил людей смешивать их, чтобы лекарства в смеси с медициной отражали все болезни. Я научил людей гаданию, истолкованию пророческих снов — теперь люди понимают, что в них, правда, а что ложь. Определил смысл вещих голосов и дорожных примет, полет хищных птиц и смысл их знаков, Цвета и виды печени и желчи, гадание на внутренностях жертвы. Металлы, таившиеся под землёю. И никто не дерзнет сказать, что все это сделал не я».

Когда я показал этот отрывок моему другу- колдуну (не злому, но непутевому), и спросил, кто, по его мнению, сказал все это?

Друг ответил, что лично он, сейчас пойдет и напьется, потому, что давно над этим думает, и я напрасно пристал к нему с этим вопросом в очередной раз. Он сказал, что мог бы многое мне рассказать, о масонах и смысле жизни, об Искре Божьей и Князе Мира сего, об орле и печени, но скажет только о печени.

И он сказал так: никогда больше не задавай мне подобных загадок, потому, что хотя Господь и не засчитывает в срок жизни время, проведенное с друзьями, печень это время засчитывает. Что если хочу четких и исчерпывающих ответов, то мне надо позвонить непосредственному руководителю проекта и спросить у него.

Он обязательно ответит, сказал друг…

— А вы верите, что ответит?

Как-то ведь вы думали?

Мой друг- колдун не мудрец. Он специалист по мудрости. Поэтому ему приходится много пить.

Он не учит что говорить, а учит как. Его звали Протагор, и это он сказал, что Бог есть, если люди верят в него.

И, что если ты чего не терял, то ты этим владеешь.

Потом усмехнулся и произнес: Вот ты не терял рогов? Значит ты рогоносец.

А я ответил

— я терял рога, Протагор, мне спилили их в глухой белорусской деревеньке. Но это было уже после того, как человечество вымерло.

— Ну да, сказал Протагор, я же говорил — все в жизни по уговору.

А я ответил — Бывает.

Вопрос- ответ- приказ- просьба. Вот и все, что мы можем сказать. А есть еще великие высказывания. Они не подпадают. Например, вот это

— Бывает.

Чем меньше человеку надо, тем больше он похож на Бога.

Бек, по фригийски хлеб.

Это самое древнее слово на планете.

Проверено одним фараоном.

Интересная была история.

Временами, когда горечь от сигарет перестает перебивать горечь от обыденности и не придает смысла даже ходьбе, я отправляюсь на вокзал Времени и попадаю

в когда Мир еще не замкнулся.

Нет, не скажу что, видя глазами, перестаешь бродить душой,

все равно ведь так до конца ничего, и не поймешь.

А понять нам нужно вообще-то всего одно —

что именно хотел сказать Господь, когда создал этот Мир.

И Замкнутый и нет.

Так вот, я отправляюсь на вокзал Времени, покупаю билет за пару — тройку воспоминаний, хорошо, что мне есть, о чем вспомнить, здороваюсь с контролером, и сажусь в старый — престарый вагон, который только и делает, что скрипит. О, это очень хороший вагон, и он вполне себе мог бы и не скрипеть, но ему нравится, и мне нравится, что когда старый вагон отправляется в прошлое, он скрипит. Почему в прошлое? Да потому, что будущего нету. И едут со мною в одном вагоне, такие разные и интересные люди, что иногда диву даешься — надо ли вообще сходить? Кто только не заходит на остановках.

Кто только не заходит.

О, поезд времени интересная штуковина.

Идет где попало, и довозит куда нужно.

Когда я ехал в нем в первый раз, меня просто разрывало между желанием смотреть в окно и слушать что говорят пассажиры и желанием говорить с пассажирами самому.

Вы видели, как в ночи идут поезда?

Идут, мелькая светлячками окон неведомо куда?

Если видели, то знайте — один из них — непременно поезд, идущий в прошлое. Почему в прошлое?

Да потому, что будущего нет.

В тот раз я решил поехать недалеко, совсем недалеко, можно сказать, что и ехать-то было ненужно, просто ничего лучшего я не успел выдумать.

Сел в вагон, в вагоне, кроме меня, было еще несколько пассажиров потерявшихся в дальних углах.

Их совсем не видно было при дежурном освещении, проводник, в полосатой робе, проверил билет, спросил, не надо ли чего? Я ответил, нет, потому, что мне скоро выходить, через остановку, прошел в вагон и сел на свободную полку. Поезд тронулся. Не прошло и пары минут, как ко мне подсела какая-то старушка. Я баба Валя, сказала она, можно мне поехать с вами, а то неуютно, и не с кем поговорить.

Я не возражал, мне не жаль. Багажа у старушки было немного — два пустых стакана. Она пристроила их на столик и, вздохнув, спросила

— вы далеко едете?

— Нет, мне тут рядом, через остановку.

— Да, недалеко, а я вот подальше

— куда?

— Куда подальше.

А откуда?

— Из будущего.

— ну и как там, спросил я ее

— Будущего нет, сказала она.

А жизнь там есть?

— Жизнь удалась.

И она стала рассказывать о своей жизни, о, это была интересная жизнь, это была интересная жизнь полная предательств, любви, власти.

Я узнал ее, на станции, с которой я ехал, ее жизнь уже удалась.

Она была большим начальником, очень большим, она рассказывала, как и почему, что, для чего и ради кого делала, она говорила и говорила.

Да, все было верно.

Все было правильно настолько, насколько может быть правильно.

Все было оправданно.

Иначе никто не сделал бы, говорила она, иначе было бы неверно, иначе я не могла, обстоятельства были таковы, говорила она.

И я верил.

Старушка говорила, речь ее была хорошей, вагон скрипел, стаканы дребезжали.

И все у нее было правильно, все было хорошо.

Я только спросил ее, каково это, когда все правильно и все хорошо?

— Плохо, сказала она, я не знаю ничего хуже, сказала она,

это самое страшное, что могло со мною случиться.

За окном было темно, и я задремал, проснулся только на остановке.

Сошел и по привычке смотрел, как поезд тронулся и поехал раньше.

У окна сидела баба Валя, а перед нею стояли два пустых стакана.

Даже с перрона я слышал, как они дребезжат.

Наверное, у них все было хорошо.

Но пусто? И два пустых стакана.

Знаете, что означает выражение «Вступить в деловые отношения с Англией»?

Когда поезд времени несся по красноцветной пустыне, на маленькой станции вошел сухощавый пассажир, какой-то американец, как я понял. Он рассказал мне, отчего началась война. Точнее, он рассказал, отчего как началась война в СССР в 1941 году. Да, он так и сказал — сейчас ты узнаешь, почему Гитлер напал на советы. То, что он говорил, казалось мне большим идиотизмом, чем даже политкорректность. Бывает и так. А как вы думали? Кстати говоря, я был удивлен и почти шокирован тем, как американец разбирается в географии.

Судите сами.

В сороковом году, когда англичан вышвырнули с континента, а немцы прошли парадным маршем по городу Париж, Черчилль в Лондоне, вдруг понял, что Англия осталась одна. А против нее была вся мощь Европы покоренной Гитлеру и работающей на Гитлера. Тогда так было принято — если страна не покорена как Норвегия, или там Чехословакия, то работает на Гитлера как Швеция или Испания. Такие были времена, сказал он.

И тогда Черчилль стал делать то, что любой стал бы делать на его месте — искать союзников для войны против Гитлера. Ну и где ему было их искать? Не в Ираке же? Правильно, только СССР и США. Вот и весь выбор. Вот и все, что ему оставалось. Что там было с Америкой — вопрос особый, а Советы к тому времени с Гитлером дружили. А почему было не дружить? Все поделено, все честно, каждый осваивает свой надел. Сплошное благолепие…он так и сказал «благолепие».

Сталин и слышать не хотел об объявлении войны Гитлеру. Советы до этого уже имели негативный опыт попытки создания системы безопасности в Европе. Та же Англия их кинула тогда. Ну так вот, Оставался только вариант при котором, Гитлер нападает на Сталина. Надо было так сделать. И, знаешь, английская разведка смогла это сделать, да… Конечно не было никаких открытых переговоров, не в положении Черчилля было вести открытые переговоры, плодом таких переговоров могла стать только капитуляция Англии. Оставалось лишь попытаться втянуть Гитлера в деловые отношения с Англией.

Знаешь, чем заканчивали все, кто оказывался, втянут в деловые отношения с Англией? Именно тем, о чем ты подумал.

Разведка выходит на Гесса, Гесс открывает двери в кабинет Гитлера ногой, и говорит, Адольф, старый бульдог за проливом не хочет с нами воевать, он хочет иметь с нами деловые отношения. И вообще — подумывает о мире. А вот Советы готовятся к войне. Ну и вывалил ему приготовленные английской разведкой материалы, наподобие тех, что написал один русский. Он потом, в семидесятые годы, убежит в Лондон и напишет все это от своего имени. Гитлер, в принципе, не военный, запудрить ему мозги патетикой, все равно, что индейца споить. Гитлер поверил. И Гесс поверил. Сталин готовит удар, а Англия хочет выйти из войны. Собственно потому и раскатали Англичан в Дюнкерке танками, что целью было вывести Англию из войны. И вот, два этих тупых нациста видят, что все сходится. Их ожидания в отношении Британии оправдываются (а кто бы сомневался, две таких реинкарнации!) И еще видят, что надо бы опередить Сталина.

Гесс требует бумаги за подписью Черчилля, приглашающие его прилететь для переговоров, и получает их. И летит. И, в Шотландии, встречается с официальными лицами, и получает уверения, что если Германия нападет на Советы, Англия выходит из войны, и дает заверения, что Германия нападет на СССР. Все.

Эти заверения, точнее эти документальные заверения, направляются Сталину, и тому ничего не остается, как начинать готовиться к войне.

Гесс так и остался заложником. Потом заключенным. Немым заключенным. Знаешь, такие узники никогда не пишут мемуаров. Вернее пишут, но с мемуарами происходит тоже, что с перепиской Сертория, каковую переписку, убийца Перперна привез Помпею. Их сжигают и все.

Вот такая вот тайна полета Гесса, которого теперь подозревают в помутнении ума. Вот поэтому Гитлер спешил напасть на СССР. Вот поэтому и Сталин спешил напасть на Гитлера.

Просто все эти люди вступили с Англией в деловые отношения.

Так все и было.

Я сидел пораженный. Он еще говорил что-то о «неортодоксальной войне», об устройстве иностранных служб безопасности. Видно было, что хочется ему выговориться. Слушай, Ален, спросил я его, а почему ты мне все это говоришь?

Знаете, что он ответил?

— Потому, ответил он, что будущего — нету.

Потом мы закурили, выпили по стаканчику кукурузного виски, и он сошел. Напоследок, он сказал, что идет посетить своих детей, что-то там у них с психикой, или с нервами. И после всего этого я должен считать американцев идиотами?

Как бы ни так.

Умный был мужик, но несчастный.

С детьми не повезло.

А это хуже чем быть начальником разведки. Разве нет?

Я подумал, что это не убывание энтропии.

Как ту еще подумать?

Вы участвовали в жертвоприношении? Я участвовал. Я вот уже более двух десятков лет занимаюсь тем, что приношу жертвы. Одна спичка — одна жертва. Никогда мне и не вспомнить, кто сказал, что первую спичку надо просто сжечь, остальные чиркать только об один бок коробка, а вот, когда будет последняя — надо ее зажечь об оставшийся чистым бок и загадать желание. Какая ерунда. Полная чушь. Уже более двадцати лет пытаюсь провести эксперимент, и все никак не могу сохранить в неприкосновенности один бок спичечного коробка. Одна спичка — одна жертва. Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?

Знаете, что сказал полковник Фоссет, когда уходил со стоянки Мертвой лошади? Он сказал: «тебе нечего бояться неудачи». Певец, певец приходит к племенам и делает из них нацию. Нет, не кузнец, не мастер, несущий ремесла, (осмотреть главу выше, вставить из нее), нет. Когда песня связывает людей, то ремесла обретают смысл, и сила, и даже злость с жестокостью оправданны. Оправданны и становятся добродетелью. Да что там злость, сама Смерть перестает быть страшной. Ты понимаешь, что есть свои, а есть чужие, а общее, только разные песни. Те, кто думал по-другому исчезали. Полковник Фоссет ушел в 29 день мая 1925 года. Он искал покинутые города. Сначала он искал слухи о них, а когда нашел — отправился искать и пропал. Нельзя искать слухи о прошлом. Отзвуки многократно отражены, и если идти к их началам, будешь приходить к глухим стенам, от которых звуки отражались. Меж этих стен можно плутать столетиями. Полковник Фоссет не нес песню. Полковник Фоссет ушел плутать меж стенами, отразившими песни народа которого не стало. Он хотел увидеть остатки величия. Никто не знает, удалось ли это ему. Он пропал. Легенды о его судьбе сами стали отзвуками. Отзвуками его слов «тебе нечего бояться неудачи». Это были последние дошедшие до нас слова Фоссета. «Тебе нечего бояться неудачи». Так он сказал. И это не было песней, из которой получается нация. Те, древние нации унесли свои песни с собою. В Ад. Чего хорошего можно найти по отзвукам из ада? Вот и я думаю — ничего хорошего не найти. Разве, что себя потерять?

А ведь кто-то и теперь идет на звуки отраженные глухими стенами.

Помяните их при жизни. Ведь смерти для них — нету.

Кто же их помянет, когда они умрут?

Наверное, такие жертвоприношения должны дисциплинировать?

На самом деле снег падает вверх, а память о себе мы проплачиваем при жизни.

Это как глобальная тектоника плит наоборот

— ее я умом понимаю, а молотком нет.

Это вообще самая клерикальная теория всех времен и народов.

Потому, что только у Господа есть силы, чтобы двигать эти плиты.

Но, не думаю, что у Него есть на это время.

Да-да, вы правы — мысль о Боге всегда неожиданна.

В детстве у меня были оловянные солдатики, игрушечные пушки, танки,

военные грузовики.

Я расставлял их, уходя спать, а утром заставал в другом порядке.

Часто разбросанными.

С тех пор я верю, что когда мы спим, солдатики воюют.

Да и то сказать, они ведь — солдатики.

Были времена, когда на небе светили сразу три солнца.

Когда мир еще не замкнулся.

Когда из ясеня и ивы были созданы Аск и Эмбла.

Когда был дан закон и тайны.

За кровь.

Девять дней он был пригвожден копьем к Игдрассилю.

Девять дней страдал.

И на девятый день увидел руны.

И принес их людям.

Принес из страны Зла.

Мировое древо растет в стране Зла.

Наверное, чтобы Добро не повредило миру и его тайнам.

Оно такое, это добро.

Оно может.

И сыпались дубовые плашки на белые полотнища.

И поднимались полотнища парусами.

Ярость нормандская несла в Мир простую и понятную тайну Рун.

Эта ярость могла многое.

Она могла все, пока не растворилась в сладком вине, пока плашки не исчезли однажды брошенные на шелковую простынь.

А еще норманны вступили в деловые отношения с Англией.

Корнишоны и сладкие соусы плохая приправа для Ярости.

Ярость, это чувство, которое могло все.

В ярости человек подобен солнцу, он горит, сияет, жжет и сгорает.

Он равен тем, кого назвал богами.

Человек может все.

И он неподвластен.

Это страшно, когда человек неподвластен, кто же допустит такое?

Тайны были обменяны на добычу.

Девять дней страданий были прожиты за пару столетий.

Когда плашки бросили на шелковую простынь, растворились и те, кого называли богами.

Так всегда бывает, если хочешь ограничить ярость.

Ярость ушла вместе с рунами.

И ушли боги рун.

И мир замкнулся.

Мысль о Боге всегда неожиданна.

И где-то там, очень давно, идут в свой вечный бой оловянные солдатики.

Они ведь солдатики.

И каплет тминная водка с потолка. И зал огромен.

И снег падает вверх.

Тебе нечего бояться неудачи.

Это как глобальная тектоника плит наоборот.

Ну и где теперь та область датского права?

А все ушло куда-то, и какая уж там Фудзияма, что с той Фудзиямы, задумаешься — столько их было, Фудзиям этих…

Хорошо было лежать на теплом огромном камне и слушать море, хорошо было нестись наметом по сухой, пропахшей горьким запахом емшана степи, запах емшана, наверное, мистический как-то, как наяву его ощущаешь, как-то в горах, температура под минус пятьдесят, и как вспомнилась та степь, как запах н а х л ы н у л … Наверное, он навсегда.

А еще хорошо было пить коньяк из граненых стаканов и заедать брынзою.

Было жарко,

на том берегу реки, что-то долго-долго догорало,

а мы устроились на краю пляжа, в тени вербы, расстелили на патронном ящике газету, и пили, наливая по половине стакана.

Никогда я больше так вкусно не пил.

И никогда раньше, только песок, сколько не счищал его с окантовки стакана, все появлялся и появлялся, и никого больше не было на пляже.

И тишина такая стояла, словно под водою.

Обнимала тишина, а не давила…

говорили о чем-то, курили, и пили.

В тягучую жару, коньяк, брынза и огромный веник зелени на патронном ящике.

Ну, чем не восхождение на Фудзи?

Бывают моменты в жизни, которые запоминаются не как событие, а как эмоция и картинка.

Причем запоминаются по странному принципу, казалось бы, чем ярче впечатление, тем дольше будешь помнить,

ан нет.

А ведь были и такие древние римляне, что участвовали в раскопках на острове Исландия на предмет выявления древних цивилизаций.

А почему нет?

Я встречался с таким в Поезде Времени.

Он не был удивлен отсутствием ссылок на него в работах Аненербе,

он даже не злился на то, что труд его жизни не востребован.

Так бывает.

— Неужели ты не расстроен тем, что в будущем, твои записи оказались ненужными?

— Нет — сказал он. Нет. Нет будущего.

Вы вообще — думали? — Спросил он.

А я и не знаю, что ему ответить.

А я ведь говорил старому Хрофту, ну зачем нам на Юг, Хрофт? Проживем как-нибудь. Там на Юге и календарь другой, и Солнце как ненормальное по небу крутится каждый день. Ну и что ж, что холодает? Мы ж люди, Хрофт, одежды сошьем теплые. Зимой — то, живем же как-то? А зима полгода, и ничего.

Не может такого быть, чтобы сильно холоднее стало, нет, понимаю, мастодонтов может и не будет, но ведь мамонты, к примеру, или носороги шерстистые, появятся. Проживем, Хрофт, на хрена нам этот Юг? Как ты там вообще будешь жить, если каждые сутки и ночь, и день, и лето и зима, и осень и весна. Кому там будут нужны твои тайны, Хрофт? Там где все так запутано и язык запутается. Мы и поговорить не сможем лет через пятьсот. Да и потом, мы ж долихоцефалы, Хрофт, а там, на юге, черепа твоих детей сомнутся, кровь сгниет. И назовут мутантов, какой — нито ориньякской расой. Станут они шумеро — тюрко — уграми. Или украми, не дай Свет. Может, позже уйдем? Ну, когда кровь второй группы появится. Не время еще, Хрофт. Там сейчас плохо, цыгане везде, венгры, укры эти. Не, не Угры, укры, от они пиздливые, потом расскажу.

Кровь у них плохая. Мистика вообще чужая, а уж боги, срам сказать, что за боги.

Да у них даже газ чужой.

Или вот до южного полюса дойдешь, так там все ж наоборот, как мы там разговаривать будем? У нас же язык агглюта… агглю… тативный, вот. Что ж нам, все слога наоборот выворачивать? Да там и своих арьев полно, небось.

Рассыплется раса на этносы, вот, что я тебе скажу. Нет, конечно, и у японцев и у семитов кой чего от нас и останется, но очень уж мало, ковчеги какие-нибудь, слова. И не поверит никто, что японцы и евреи один народ. Смеяться будут.

Да и куда идти? Куда идти, Хрофт, куда не пойди — везде юг, понимаешь? И везде разный. Там день, как у нас год, Хрофт. Ни Огня, ни Льда, ни неба, ни земли,

Все смешалось, как в калабуховском доме. Ну не смешалось, пропало, сам знаю, так, к слову пришлось… А в центре их мироздания человек — зверь. Античеловек. Человек-материя. Они имитируют мысль и речь. Обезьяны нашего Бога. Да и сами как обезьяны. Это называется райзизм. Кондолизу райз по телевизору видел? Что? Клянусь — не ругательство! Вот такие там главные. Два «Л», одна, нету им разницы.

Ну его на хрен, Хрофт. Давай останемся, а?

И смерть, и жизнь в игле.

Не послушался Хрофт. И опустило солнце руки.

И в далекой Японии знать — долихоцефалы.

Ну и как тут не поверить во врага своего?

«Ю» — это смерть. Юга — движение к Смерти. Жизнь, то есть…

И это еще непонятно кто шел со стороны Антарктики.

Там — то, «ю», это тоже зима, но во время лета?

Очень уж все запутано.

Я и сам обожаю символизм, правда, ничего в нем не смыслю, но ведь это не главное? Символизм это просто, к примеру, когда Польша не имеет претензий к государству Восточный Тимор, это очень символично, а вот когда пакет молока на

офорте про любовь, это истертый символизм, чтобы он стал неистертым,

надо добавить калиновую гроздь и факсимиле погибшего филателиста. Все дело в этом факсимиле. Самый символизм. Все равно, что Польша, которая не имеет претензий к государству Восточный Тимор. Мне очень хочется создать великолепный символ, только вот никак не найдется мертвый филателист, чтобы расписался. Наверное, Польша, просто не знает о существовании государства Восточный Тимор. Что за блаженный край, этот Восточный Тимор. Что за приют радости и жизнелюбия. Край мертвых филателистов. Или, все же, западный Тимор?

Как вы думаете?

Все собрано, а вторая часть дописана за Апрель-май 2007 года. Станица Северская.

Один госсекретарь США, его фамилия Шульц, беседуя со вновь назначенными послами, просил показать их страну. Послы показывали ту страну, в которую их направляли, тогда Шульц прокручивал глобус и показывал на США..- вот ваша страна- торжественно говорил он… Суть этой истории в том, что шутка Шульца была хорошо известна, и послы просто помогали ему не потерять себя, хорош был бы госсекретарь без своего коронного номера. Без своей высокой правильной внутренней политики. Так всегда, стоит тебе стать госсекретарем США- можешь быть уверен, все твои шутки будут удачными а высказывания мудрыми. Даже если это будет не так, сам ты об этом узнаешь только потом, когда лишишься должности, или вообще не узнаешь. Так вот и думайте…

Когда я сидел пять месяцев без работы я понял эту историю совершенно однозначно, несмотря на то, что перед увольнением я не был госсекретарем США, я, сказать по правде, даже госсекретарем государства Либерия не был, а то бы наворовал денег, и не работал бы вообще никогда…наворовать денег в Либерии не грех. При их-то климате- зачем им деньги? А я бы успокоил жену. Очень уж ругается жена. Сильно. Даже страшно становится.

Ну, как не коснуться простого человеческого счастья?

Всем, так много о нем известно.

Простое человеческое счастье состоит в сопричастии Великой Идее.

Великих Идей множество. Выбирай, какую хочешь.

Вот в моей стране были люди, которые хотели счастья всем остальным.

Потрясающе хорошая идея.

Вот всегда есть ребята, которые остро переживают неотменимые вещи.

К примеру — такие как старость других, смена времен года или условности перехода улиц. Чего только не выделывает человек, по настоящему озабоченный счастьем других, в попытке победить непреложное.

Я знал одного, так он в рамках борьбы со старостью, отнимал у старушек деньги, которые те накопили себе за всю жизнь.

Да-да, ему казалось, что старость- это плохо, и он понимал, что если не будет пожилых людей, то не будет и старости.

Для того чтобы людям было лучше жить, он провел реформы в моей стране.

И потолстел.

И почему я не придушил его в том темном коридоре Госплана?

Допустим в одном городе несколько таких парней, во втором, а вместе их уже сотня- другая.

И вот они собираются в стаи, где-нибудь в Швейцарии, в Цюрихе, там удобнее, жужжат, ездят туда-сюда, копошатся, а приходит время

— дружно заполняют собою вагоны, вагоны опечатываются печатями, и вот уже несутся по моей стране реформы- заполошные и такие необходимые в борьбе со старостью.

И с броневика у Финляндского вокзала выступает седой пьяница без пары пальцев и под трехцветным знаменем. И выпозают пидарасы и заполняют собою декреты и телеэфиры.

У таких никогда не ладятся легкие дела.

Прошу обратить внимание, я все время говорю об одних и тех же людях.

О, счастье человечества вполне достойно страданий, крови и смерти. Факультативные анаэробы, это такие микроорганизмы, участвующие в процессе гниения.

Если бы эти микроорганизмы имели возможность проводить свою демографическую политику, направленную на ограничение роста их населения, было бы меньше, гораздо меньше смертей.

А еще один торговал цветами.

Вы все его знаете, сейчас он торгует электричеством и стал совсем другим.

А, бывало, кааак закричит — «все поделить, и точка!»

И делит.

Все эти парни были уверены, что старость — похуже смерти,

ну и веселились как в последний раз.

Случалось, они избавляли от старости по миллиону людей в год.

Как сказал мне один человек, с ним мы как-то ехали в поезде времени и одним махом выпили амфору белого вина за спокойную старость: «Жизнь коротка, но когда эти ребята умирают, кажется дольше»

Его имя Публичный Сир, как-то так…

«Сир» — точно.

Неразборчиво представился. Да и какая разница, вино-то было замечательное.

Он еще смеялся над тем, что я не понимаю борцов против старости

— Трудно уберечь то, что нравится многим, говорил он

— Так, что же, старость им нравится?

— Нет, им нравится гоняться за лишениями.

— Чтобы уничтожить лишения?

— Нет, чтобы заполучить излишества.

Я подумал, и понял о чем он.

Только когда я сошел с поезда времени на своей станции, все оставалось по прежнему.

Эх, и отчего эти факультативные анаэробы не вмешиваются?

А тут еще тапки постарели…