"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

Тони Моррисон.

Не бойся

(= "Жалость")

Не бойся. Мой рассказ тебе не повредит, хоть много я чего наворотила;
обещаю лежать тихо, затаюсь впотьмах и буду то плакать, то, может, кровь
опять увижу, но больше никогда не вскинусь, не растопырю когти. Я просто
объясняю. Хочешь, бери за исповедь, но в ней будет много странного,
чудоватого, как во снах бывает, - это я о знамениях вроде той струи пара из
чайника: как вздунется облаком, как сгустеет, и стала прямо что песья морда.
Или вроде той куклы, свернутой из маисовой плевы: только сейчас сидела на
полке, вдруг - глядь! - раскорячилась в углу, и всем сразу ясно, чья злая
сила ее туда бросила. Да и вдвое горшие вещи происходят вокруг сплошь и
рядом. Сам знаешь. Я знаю, что ты это знаешь. Вопрос в том, по чьей вине.
Другой вопрос - поймешь ли. Когда какая-нибудь индюшка не желает сидеть на
яйцах, я это схватываю мигом, - например, когда увидела, как минья мэй
стоит, держа младшенького за руку, а мои туфли оттопыривают карман ее
фартука. Другие знаки для понимания требуют времени поболе. Подчас таких
предвестий на меня валится неуяснительно много или какая-нибудь вещая
картина надвигается не в меру шустро. Тогда я собираю их, а потом припоминаю
по чуть-чуть; хотя так, конечно, многие намеки ускользают - как ускользнула
от меня догадка, зачем тот ужик сыскал себе погост на крыльце, взял, да и
околел у порога. Поэтому начну-ка я с того, что знаю точно.
В самом-пресамом начале были туфли. Маленькой я совсем не могла ходить
босая и всегда пыталась выпросить обувку - любую, хоть чью \тодно и даже в
самую что ни на есть жару. А мамочка (по-нашему минья мэй) хмурилась, даже
серчала - тоже мне, дескать, цаца! Только дурные женщины на копытцах ходят.
Говорила, что я плохая, что от меня жди беды, но потом отмякла и позволила
надевать брошенные на помойку туфли Сеньоры - с острыми носами, один каблук
сломан, другой стоптан, сверху пряжка. Поэтому теперь - вот Лина тоже
подтвердит - мои ноги мало на что годятся, навсегда останутся больно
нежными, по низу нипочем не огрубеют так, чтобы стать крепче подметочной
кожи, как то для жизни надобно. Лина зрит в корень. Флоренс, - говорит
она, - на дворе i6go год. У кого в наши дни бывают руки рабыни, а ноги
португальской дамы? Для этого, посылая искать тебя, они с Хозяйкой дали мне
сапоги Хозяина, которые мужчине еще куда ни шло, но не девушке -
тонколодыжной и малорослой. В них напихали сена и масляной маисовой мякины,
а письмо велели спрятать в чулок - ну и что, что от сургуча щекотно, терпи.
Я, хоть и знаю грамоту, но не читала, что Хозяйкой писано, а Лина и
Горемыка - те вовсе не разумеют. Но я знаю, о чем там, и буде кто
преткновение учинит, смогу объяснить.
Как вспомню! - в голове сумбур, потому что все пучком: и тебя не могу
сколь хочу увидеть, и страшно: ну как заблужусь! Боюсь сего урока отчаянно и
в то же время вся в нетерпении пребываю. С самого дня, когда ты сгинул, все
мечтала, планы строила. Вот бы вызнать, где ты есть и как туда попасть.
Совсем было в бега наладилась - первым делом через рощу (ты не забыл ее? -
где у нас буки пополам с белой сосной) на большую дорогу, а потом думаю:
дальше-то в ту сторону или в другую? Кто надоумит? И вот еще: что за народ