"Андре Моруа. По вине Бальзака" - читать интересную книгу автора

случай с Лекадье, напротив, доказывает, что оно может стать ее началом.
Ведь эта женщина подарила ему почти все, что с юных лет рисовалось ему
картиной счастливой любви.
Некоторые его представления о любви всегда меня удивляли - мне они были
абсолютно чужды. Ему было необходимо:
1. Чувствовать, что любовница в каком-то отношении выше его, приносит
ему что-то в жертву: социальное положение, богатство.
2. Он желал, чтобы она была целомудренной и привносила в наслаждение
сдержанность, которую бы ему, Лекадье, приходилось побеждать. Думаю, что
тщеславие было в нем сильнее чувственности.
И Тереза Треливан почти в точности воплощала тот тип женщин, который он
мне так часто описывал. Его восхищал ее дом, элегантная комната, где они
встречались с помощью сообщницы-подруги, ее наряды и экипажи. Он испытал
особенную радость, укрепившую его чувства, когда она призналась, как долго
робела перед ним.
- Тебе это не кажется необыкновенным? - спрашивал он меня. - Думаешь,
что тебя презирают, что ты для нее пустое место, находишь тысячу
убедительнейших причин ее высокомерию. И вдруг, проникнув за кулисы,
узнаешь, что она переживала все те же страхи. Помнишь, я говорил тебе:
"Уже три урока она не приходит, я наверняка ей наскучил". А она тогда
думала (она мне призналась): "Мое присутствие раздражает его, я лучше
пропущу урока три". Полностью проникнуть в душу человека, который казался
тебе враждебным, - в этом, дружище, и заключается для меня главное
наслаждение любви. Наступает полный покой, сладостное отдохновение
самолюбия. Мне кажется, Рено, что я влюбляюсь в нее.
Я, человек по натуре сдержанный, не забыл наш разговор со стариной
Лефором.
- Но умна ли она? - спросил я.
- Умна? - взвился он. - Ум - понятие растяжимое. Разве мало в Школе
математиков (Лефевр, к примеру), которых специалисты считают гениями, а мы
с тобой - дураками. Если я начну объяснять Терезе философию Спинозы (а я
пробовал), конечно, ей скоро станет скучно, как бы внимательно и терпеливо
она ни слушала. И напротив, во многих вопросах она удивляет и превосходит
меня. Она знает истинную жизнь определенных слоев французского общества
конца нынешнего, XIX века лучше, чем ты, и я, и Ренан. Я могу часами
слушать ее рассказы о политических деятелях, о свете, о влиянии женщин.
Все последующие месяцы, когда эти темы всплывали в разговоре, г-жа
Треливан с бесконечной предупредительностью старалась удовлетворить
любопытство моего друга. Лекадье стоило только сказать: "Хотелось бы мне
как-нибудь увидеть Жюля Ферри. Констан, должно быть, прелюбопытный
человек... А вы знакомы с Морисом Барресом?" - как она обещала устроить
встречу. Она стала ценить бесчисленные знакомства Треливана, которые
раньше тяготили и раздражали ее. Она с наслаждением использовала ради
своего юного возлюбленного влияние мужа.
- Но что же Треливан? - изредка спрашивал я Лекадье, когда он
рассказывал мне об этих вечерах. - Не может ведь он не замечать, каково
твое положение в доме?
Лекадье впадал в задумчивость.
- Да, - говорил он, - это довольно странно.
- Скажем, вы встречаетесь иногда у нее?