"Борис Можаев. Полтора квадратных метра (Повесть-шутка)" - читать интересную книгу автора

Семенович. - Как же, мол, они живут в своем Рожнове, если у них все
взаимно обусловано?
- Чему вы удивляетесь, Павел Семенович! - горестно покачала головой
Фунтикова. - Или мало на нас клевещут иностранные корреспонденты?
- Ну все ж хаки в круговой поруке нас еще не обвиняли.
- Э-э, была бы шея, а ярлык повесят. Ладно уж... Поскольку положение у
вас исключительное, я сама поговорю на исполкоме. Заявление написали?
- А как же! - Павел Семенович поспешно достал из кармана вчетверо
сложенный тетрадный листок.
- Когда приедет ваша сноха?
- Ждем к осени.
- Постараемся решить оперативно, - и Екатерина Тимофеевна подала на
прощание руку все так же лодочкой, пальчики вместе.



3


Когда Чиженок не пил, он работал дворником, подметал центральную
площадь Рожнова. Впрочем, площадь в городе была только одна и дворник
один. Подметал он ее по теплу, а в холода дворника сажали в тюрьму и
площадь заносило снегом.
В Рожнове к такому дворницкому сезону привыкли и место за Чиженком
сохранялось уже несколько лет. Да и смешно было бы нанимать на зиму нового
дворника. Что делать? Обметать ступеньки да подъезды? Или дорожки мести в
сквере, куда уж никто не ходил? А дорогу и стоянку перед Домом Советов
расчищал бульдозер: трактор "Беларусь" приспособили.
Чиженок на трезвую голову вставал рано, еще до свету, брал метлу,
грабли, ведро поганое и уходил. Весь свой инструмент он прятал в кустах
акации за Доской почета, а сам возвращался домой и, воровато озираясь,
влезал в окно к соседке Елене Александровне. Она тихо и томно вскрикивала
как бы со сна: "Ах, как ты меня напугал..." Но окна не запирала. "Думаю,
не воры ли?" - "А я и есть вор", - ухмылялся Чиженок, снимая сапоги. "Ну,
Воля, не вульгарничай!"
Елена Александровна работала в редакции местной газеты корректором и
любила переиначивать имена. Своего покойного мужа Соломона, старого,
немощного бухгалтера больницы, она звала по-литературному - Мисюсь;
Володьку Чиженка - Волей; старуху Урожайкину, хмурую, как старообрядческая
икона, - Матерью Марией. В свои пятьдесят лет она все еще обожала стихи и
романсы, красила ногти, губы и даже веки. Когда она напевала "Наш уголок я
убрала цветами...", то запрокидывала голову и прикрывала глаза; синие веки
на ее белом рыхлом лице, растянутые страдальчески углами книзу губы делали
ее похожей на воскресающего покойника. Ей посвящал стихи самый
интеллигентный пенсионер Рожнова, бывший директор областного Дома
народного творчества Аленкин. Но промеж них, говорят, пробежала черная
кошка. Аленкин как-то осунулся, скупил весь пантокрин в аптеке и до самых
холодов обтирался на дворе холодной водой и бегал в одних трусах по лесу.
В эту трудную пору одиночества и размолвки переступил порог покоев
Елены Александровны Володька Чиженок. Сказать точнее, не порог, а