"Борис Андреевич Можаев. Старица Прошкина" - читать интересную книгу автора

он же комсорг. Тоже хорошо знал - кто что говорит, что думает. Они многих
выдали. Но и мужики про них дознались. Гаврилкин пропал, как сквозь землю
провалился. Нашли его только через год в бочаге. Бреднем вытащили. Изопрел
весь. Руки связаны, и камень на шее. А Панкова убили. Помню, привез он нам
жалованье, роздал и говорит: "Пойду в Кустаревку, облигации разнесу". А дело
было к вечеру. "Ваня, погоди, - говорю, - я с делами управлюсь и пойду с
тобой. Мне культсекцию провести там надо". Да мне, мол, ждать некогда. Ушел.
Не успело смеркнуться, бежит Востриков: "Анна Ивановна! На дороге в
Кустаревку убитый валяется. И свист какой-то в кустах. Я испужался - не
разглядел, кто лежит". Эх, меня так и тряхнуло что-то. Зашла к председателю
сельсовета: "Труша, что-то Востриков прибежал... Говорит - убитый под
Кустаревкой на дороге лежит. Давай сходим!" Пошли мы... Так и есть, Панков
убит. Лежит, растянувшись, лицом вниз. И ветром облигации разносит. Приехали
из НКВД. Нашли по следам.
- Как по следам? Собаку пускали?
- Да ну, собаку! На примете у них были. Из тех, про которых Панков
писал. Накрыли отца с сыном, Артема да Митрия. У Митрия палец в крови был.
"Почему у тебя палец в крови?" - "Клопов на печи давил". Забрали обоих. Тут
они все не признавались, а в Москве сознались.
- Когда же их взяли? В тот вечер?
- Какой там! Пока дозвонились, пока следователь приехал. Утро уже было.
- Так что ж они, за всю ночь не могли руки помыть?
- Кто их знает. А только сознались во всем... На суде, правда,
путались, один говорит, ломом убили, другой - пешней. В Москве их судили.
Военный трибунал. Вызывали меня и Трушу. Ввели их в зал - они страшные-то,
прямо лица на них нет. Расстреляли обоих. С той поры не могла там
работать, - уйду и уйду. Меня и перевели в рабочком, в совхоз на Верхний
Перекат. И стала я бельмом на глазу у директора и его братии. Это воры из
воров и пьяницы. Сколько я на них ни писала - и в рик, и в райком - ничего
не добилась. Написала в облсоюз - пришлите ревизора! Рабочим по семь месяцев
зарплату не платят. Питание скверное - гниль всякая, списанная с учета. На
ферме бруцеллез - скот смешанный. Бруцеллезных телят прирезывали - да в
столовую. А сам директор Стрючков ночами на отгонах пропадал, за доярками
бегал. Перепьются все... Доярки его в свои тряпки наряжали... женщиной!
Срам. А тут еще сгорела силосная башня от самовозгорания - силос неправильно
заложили. И вот приехали ревизоры - дружки Стрючкова из рика да из райфо
Шикунов. А этому Шикунову директор пять свиней отправил. Как осень, так
свинью везет, да зимой, к масленице, свинью. Приехали они, поохотились
вместе, попьянствовали, а потом на меня ж и акт составили. Мол, все это
клевета. Кое-кого из рабочих подговорили. Те из кожи лезут - ну прямо
Стрючков - отец родной. Меня и в НКВД таскали, посадить хотели, как врага
народа. "За вредительство по кадрам". На этот раз не посадили, но из партии
исключили, с работы сняли. Эх, господи боже мой! - Она снова всхлипнула и
помолчала.
- И пришла сюда я, в Кустаревку. Отсюда народ разбегался, избы дешевыми
были. Купила я себе деревянную избу и пошла в колхоз птичницей работать.
Курятник на горе стоял. Изба моя с краю села, рядом. Удобно. Ну, что ж, и
так жить можно. Привели они меня в ничтожность и думали: теперь я замолчу.
Не тут-то было! Я их еще пуще разоблачать стала. За всеми следила - и за
председателем, и за бригадирами, и за милиционером. Бессонница тогда