"Сергей Дмитриевич Мстиславский. Накануне: 1917 год " - читать интересную книгу автора

Царский труп

После взморья - открытого, морозного (хорошо, ветра нет) - в аллее,
вдоль Невки, под раскидистыми деревьями, перекрытыми по сучьям шапками
белого пушистого снега, казалось уютно и почти, что тепло.
Еще стоял перед глазами морской, застылый, ледяной, синеющей дымкой
задернутый по горизонту простор, далекие желтые огоньки на Лахтинском
берегу, лунным голубым светом поднятый высоко в небо, словно повисший в
воздухе над невидимыми во тьме стенами - золотой купол Кронштадтского
морского собора. И тишь кругом - не выразить словом. Живая, радостная,
затаившаяся в безгранности тишь.
Хорошо надумалось им - выйти ночью на Стрелку.
Странно от молчания, - такого вот, как только что было, когда он и
она стояли, плечо тесно к плечу, на самом краю заснеженной, лунными
искрами играющей отмели, сходящей в льдистый залив, - люди сближаются
больше, больше роднятся, чем в самом задушевном разговоре. Так и с ними
сейчас.
Знают они друг друга - и он и она - Андрей и Наташа - всего неделю:
всего неделю, как встретились в медицинском институте, на докладе, который
он делал, - "брат милосердия", студент, санитар-доброволец - о двух годах
окопной своей работы: 1915 - 1916... После доклада, когда уже расходились,
она подошла, глядя прямо в глаза лучистыми и добрыми, простыми глазами.
- Отчего вы ушли добровольцем... в госпиталь, а не... в полк?
На секунду он смутился как будто. От глаз? От вопроса? Голос
прозвучал особо взволнованно.
- Не в полк... потому, что я не Могу убивать - по своим убеждениям.
Выше человека, выше его жизни, ее красоты - для меня нет ничегоо. Человек
для меня - с большой буквы. И я от призыва свободен - я один сын у
матери-вдовы. Но оставаться дома, учиться, как раньше, в политехническом,
готовиться в инженеры - я не мог, когда... такое испытание России, такие
страдания народу. И я выбрал для себя самое страшное, потому что самое
страшное - видеть муки и смерть других... Чужое страдание всегда
бесконечно тяжелей своего... Я хотел облегчить, чем мог.
Ресницы девушки опустились. Длинные, мягкие, чудесные. Она спросила:
- И... облегчили?
Он вздрогнул, потому что этого вопроса не ждал. Но ответил тотчас,
тоже опуская глаза:
- Я делал, что мог. И главное ведь в том, чтобы делать. А достигнуто
или нет...
Другая медичка - черноглазая, чернобровая - спросила, обхватив
подругу за талию, щурясь: насмешливым показался Андрею прищур черных глаз:
- Вы... не поэт, случайно?
Андрей вспыхнул.
- Не поэт, но... пишу. В "Дне" печатались мои военные очерки. Разве
гуманность - свойство только поэтов?
Еще насмешливее сощурились глаза. Наташа растерянно и возмущенно
взглянула на подругу, отвела ее руку.
Они вышли вместе.
И вот сейчас - рука об руку, в ночь, морозную, ясную, лунную, на
пустом, замершем - ни людей, ни птиц - острове. Ночь. Наверное, два часа