"Герта Мюллер. Приспособление тонких улиц " - читать интересную книгу автора

его умиранием дирижировал с полуторачасовым интервалом будильник, оберегая и
подавляя.
А раз в году мой отец заносил новорожденного теленка в комнату деда и
клал напротив кровати на диван, чтобы дед теленка мог видеть. Диван был обит
зеленой тканью, разрисованной пионами. Теленок лежал на пионах в головах
дивана, я садилась рядом на те же пионы, но в ногах. Страдалец, наверное,
целых полчаса глядел неотрывно на теленка, будто считал на нем волоски. Меня
он при этом вообще не замечал. И я больше поглядывала не на него, а на
теленка и на пионы величиной с кулак. Многие совсем раскрылись, и внутри у
них виднелась кудрявая желтая сердцевина. Иногда мой взгляд сталкивался со
взглядом деда. Это походило на обмен ударами, смотреть прямо в глаза
считалось недопустимым. Между нами, думается, недоставало близости, чтобы
это вынести, чтобы увидеть друг друга насквозь. У страдальца в глазах горел
восторг. Его взгляд, сверкающий нестерпимым голодом, был устремлен на
теленка. Испытать ртом такой беспощадный голод невозможно. Ведь когда
голоден рот, еды становится все меньше, съедаемое исчезает в глотке. Но
когда голод в глазах, съедаемое, не уменьшаясь, торчит перед глазами.
Поскольку съедаемое никак, ни на миллиграмм даже, не убывает, его становится
тем больше, чем дольше едят голодными глазами. От разглядывания оно уродливо
разбухает, восприятие соприкасается с материалом воспринимаемого объекта, и
сам объект все больше отдается зрительному голоду. Страдалец домогался своей
доли в этой свежей новорожденной телячьей плоти. Счастье не переполняло его,
а охватывало и волочило за собой. У него было измочаленное счастьем лицо.
ОБЕРЕГАЕМОЕ и ПОДАВЛЯЕМОЕ, СЧАСТЬЕ и ИЗМОЧАЛЕННОЕ - какие слова здесь
встречаются. Чего стоит их различие, если ситуация, в которой они возникают,
делает их ОДНИМ-И-ТЕМ-ЖЕ.
Бабушка, конечно же, никогда не говорила: "Облако тикает мне в голову".
Но когда я о ней пишу, она должна это сказать. Не ради меня сказать, а ради
себя. Я должна для бабушки эти слова придумать - для того, чтобы будильник
занял у меня в тексте место, соответствующее по масштабу его месту в
бабушкиной сумке из красных и черных полос кожи, КОЖИ ЖИЗНИ, хочется
сказать. Чтобы этот будильник ПОДАВЛЯЛ и ОБЕРЕГАЛ, и, если мне удастся,
нежно давил и уродливо оберегал. Чтобы словами коснуться лезвия бытия,
бабушка должна сказать ВСЕРДЦЕЗВЕРЬ и добавить: "Твой всердцезверь - мышь".
Она должна была стать бабушкой, запевающей себя до смерти, ибо никакая
болезнь ей при смерти не поможет, не поможет и другая бабушка, что -
придумано и это - замаливает себя до смерти.
Литература - слово пресное. Литературе я ни полслова не должна, все
слова я должна самой себе. Себе одной, ведь это я хочу высказать то, что
меня окружает.
Я написала некогда: "Где это место. За утром дня как не бывало. ...есть
еще во мне одно слово, одно малое судорожное сказание. Замолвить надо еще за
влагу в глазу.
Чтоб глаза я еще поднять могла, надо сказать, кто нам отягощает уста,
кто умаляет слово, и его как не бывало".
Земляки из Баната, если можно их так назвать, окрестили меня
осквер-нительницей родного гнезда, шлюхой и ведьмой. Румынская тайная
полиция объявила меня врагом государства. С обеих сторон меня травили, и обе
стороны трудились рука об руку, даже если они об этом не подозревали. Им ни
к чему было сговариваться, ибо предпосылкой для них служило одно и то же: