"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

Терлес плотнее прижала вуаль к лицу, чтобы скрыть слезы, друзья поочередно
откланялись, затем кондуктор закрыл дверь вагона.
Супруги еще раз увидели высокий, голый задний фасад училища, мощную,
длинную стену, ограждавшую парк, затем справа и слева пошли только
серо-бурые поля и одиночные плодовые деревья.

Молодые люди покинули тем временем вокзал и шли двумя рядами гуськом по
обоим краям улицы - хотя бы так спасаясь от густой и вязкой пыли - в сторону
города почти без разговоров.
Было начало шестого, и поля окутало суровостью и холодом - в предвестии
вечера.
Терлес очень погрустнел.
Может быть, виною тому был отъезд родителей, а может быть, лишь
неприютная, равнодушная меланхолия, лежавшая сейчас тяжестью на всем вокруг
и уже на расстоянии нескольких шагов размывавшая формы предметов тяжелыми
тусклыми красками.
То же страшное безразличие, что уже всю вторую половину дня лежало на
всем, подползало теперь по равнине, а за ним, клейким шлейфом, полз туман,
прилипая к вспаханным после пара полосам и свинцово-серым свекловичным
полям.
Терлес не смотрел ни вправо, ни влево, но это чувствовал. Шаг за шагом
ступал он в следы, только что вдавленные в пыль ногой впереди идущего, и
потому чувствовал это как что-то неизбежное, как каменную силу, которая
сводила и сжимала всю его жизнь в это движение - шаг за шагом - по одной
этой линии, по одной этой узкой полоске, тянущейся в пыли.
Когда они остановились у перекрестка, где вторая дорога сливалась с
той, по которой они шли, в круглый вытоптанный пустырь и где косо вонзился в
воздух трухлявый путевой указатель, эта противоречащая их окружению линия
показалась Терлесу криком отчаяния.
Они пошли дальше. Терлес думал о своих родителях, о знакомых, о жизни.
В этот час одеваются для гостей или решают поехать в театр. А потом идут в
ресторан, слушают оркестр, заходят в кофейню. Завязывают интересное
знакомство. До утра длится ожидание какого-нибудь галантного приключения.
Жизнь, как чудесное колесо, выкатывает из себя то и дело новое,
неожиданное...
Терлес вздыхал от этих мыслей, и с каждым шагом, приближавшим его к
тесноте училища, в нем что-то стягивалось все туже и туже.
Уже сейчас стоял у него в ушах звук звонка. Ничего он так не боялся,
как этого звонка, который непреложно определял конец дня, - как жестокий
удар ножом.
Он ничего-то и не изведал, и жизнь его была сплошным прозябанием, но
этот звонок прибавлял ко всему еще и глумление, повергая его в дрожь от
бессильной злости на самого себя, на свою судьбу, на загубленный день.
Больше ты ничего уже не изведаешь, в течение двенадцати часов ты ничего
уже не изведаешь, на срок в двенадцать часов ты мертв - таков был смысл
этого звонка.

Когда компания молодых людей подошла к первым низким домам, похожим на
лачуги, Терлеса отпустили эти унылые мысли. Словно захваченный каким-то
внезапным интересом, он поднял голову и стал напряженно вглядываться в