"Роберт Музиль. Винценц и подруга важных господ (Фарс в 3-х действиях) " - читать интересную книгу автора

Винценца.) Я вовсе не так люблю музыку, как ты полагаешь. Для настоящего
мужчины она определенно ничего не значит, а для нас, бедных женщин, что-то
значит лишь потому, что настоящих мужчин слишком мало. Иногда я бы с
удовольствием свернула шею моей скрипке! (Быстро, с вызовом целует Альфу;
затем, наградив Винценца долгим пылким взглядом, наконец, уходит.)
Альфа. Жаль, что от волнения у нее так неприятно пахнет изо рта...
Какое счастье, что ты опять здесь. Мне тут все до ужаса надоело!
Винценц (рассматривая ее). Ты мало изменилась. Выражение лица теперь
несколько иное, но оно у тебя наигранное. Боже мой, а девушкой ты была
прелестна! Просто чудо! Стоит закрыть глаза - и ты как наяву стоишь на
корабельном мостике; ветер треплет твои юбки, ноги вытянуты, одна рука
поднята вверх, машет белым платочком, а вверху словно бы пылает воздушного
цвета огонь! В этом огне сгорали ваши надежды, наша любовь, наши мечты. Ты
была как яростный воин.
Альфа. А ты должен был вернуться через три недели и не возвращался
пятнадцать лет!
Винценц. Н-да, то-то и оно. Можно, конечно, посмотреть на это с двух
сторон, с нынешней и с тогдашней. Тогда тебя обуревали великие идеи;
страсть, слава - все это до поры до времени оставалось миражем. На деле у
тебя был один только я. Испорченности в тебе было не больше чем в голодном
желудке, а твоему аппетиту к жизни можно было лишь позавидовать. Да и моему
тоже. Собственно говоря, мы вели себя не как мужчина и женщина, а как две
девушки, тоскующие по одному мужчине!
Альфа. Но я любила тебя!
Винценц. Да, то-то и оно: я тебя тоже любил. Тогда на пароходе ты еще
не исчезла, еще стояла там, прямая, маленькая, а я уже решил... ну, что
ли... порвать наш обет. Вот как я тебя любил!
Так любил, что каждый куст, каждая лающая собачка в известном смысле
были как бы частицей тебя. Ты понимаешь, о чем я, ведь и ты любила меня
именно так. Становишься как бы бестелесным, просто облачком в прозрачной
прозрачности, где другие люди и вещи тоже как бы просто облачка. Понимаешь
речь гор и долин, вод и деревьев, ведь и сам говоришь с другим не словами, а
только счастьем бытия, словно вы оба - маленькие царапинки, соседствующие в
бесконечности. В итоге уже ни кусочка хлеба съесть невозможно, просто жуешь
их и жуешь как молитвенная мельница.
Я тогда был на вершине этого счастья - когда уезжал. И вдруг я сказал
себе, это Кати - в ту пору тебя еще звали не Альфой, - так вот, я сказал
себе, что никак нельзя называться Кати или Винценц и постоянно пребывать в
этаком состоянии.
Альфа. Здесь ни одна душа не знает, как меня звали! Будь добр, не
забывай об этом!
Винценц. Кроме Хальма, который как раз в ту пору ухаживал за тобой.
Разве я был не прав? Черт его знает, что это за состояние. Одно ясно: его
можно запечатлеть в камне, как Бернини запечатлел пораженную стрелою небес
святую Терезу, или в стихах, но только не в плоти и крови. Куда уходит это
неземное? И тут меня вдруг осенило: куда оно уходит, туда я и загляну! Я
отправился за моей любовью; заранее, так сказать.
Альфа. Тебе нужна была вера. (Усаживает его рядом с собой.)
Винценц (отстраняясь). Подбросить шапку как можно выше? Вдруг бы она
попала в поле тяготения луны и не вернулась, и мне бы пришлось лететь за