"Роберт Музиль. Эссе" - читать интересную книгу автора

проблемах шестнадцатилетнего подростка и непонятно зачем потратил столько
пороху на частный эпизод, на который взрослым, в сущности, наплевать.
Упрек показался мне очень знакомым, где-то я это, похоже, уже читал;
готовый ответ напросился сам собой, и я прервал оратора.
- Шестнадцатилетней подросток, - сказал я, - это всего лишь трюк.
Сравнительно простой и потому податливый материал для воплощения тех
механизмов душевной жизни, которые во взрослом человеке осложнены слишком
многими наслоениями, здесь исключенными. Состояние повышенной
раздражительности. Но изображение незрелой души, ее исканий и искушений
вовсе не есть проблема сама по себе - это только средство для воплощения или
хотя бы нащупывания того, что именно не вызрело в этой незрелости. Подобное
изображение, как и всякий вообще психологизм в искусстве, всего лишь
повозка, в которой вы едете; и если вы в намерениях этого писателя увидели
одну психологию, и ничего больше, - значит, вы искали красоты ландшафта в
кузове повозки.
- Ну, знаете! - сказал геолог от литературы; при этом он отколол своим
молоточком кусок мозга, раскрошил его, осмотрел с серьезным видом и сдунул с
ладони. - У этого писателя нет дара наглядности.
- Не совсем так, - с улыбкой сказал я, разозлившись, - у него нет
стремления к наглядности.
- Ах, будет вам! - отмахнулся геолог. - Я повидал немало писателей.
Мне не хотелось отвечать. Прочные предрассудки эпохи касательно
литературы не опровергнешь по частному случаю. Если писатель Музиль с
беззаветной решимостью стремится к удовлетворению потребностей, которые еще
даже и не возникли, - это его личное дело. Но тут со мной приключилось нечто
странное. Мозг, на котором мы сидели, вдруг, похоже, заинтересовался нашей
беседой. Я услышал, как он нашептывает мне что-то в крестец - очень тихо, со
странной, будто изломанной пульсацией гласных, в чем, вероятно, повинна была
передача через позвоночник. Что-то вздымалось во мне, напирало со спины, и я
должен был это высказать.
- Изображаемая реальность, - повторил я, подталкиваемый таким манером,
- всегда лишь предлог. Когда-то, в незапамятные времена, повествование,
возможно, и было просто реактивным импульсом сильного, но бедного понятиями
человека, его потребностью еще раз робко прикоснуться к добрым и страшным
духам событий - тех событий, при воспоминании о которых еще корчилась его
память, - и рассказ его был потому высказыванием, повторением, заклинанием,
развеиванием чар. Но с момента зарождения романа мы уже не можем оставаться
при таком представлении о повествовании, если хотим двигаться вперед. И
сегодня необходимо, чтобы изображение реальности наконец-то стало
вспомогательным средством также и для человека, сильного в понятиях, -
средством, помогающим ему подстеречь и запечатлеть те откровения чувства и
потрясения мысли, постичь которые возможно не вообще и не в форме понятий, а
лишь в трепетном мерцании единичного случая, или, выражаясь иначе: не в
цельном образе рационального и по-буржуазному деловитого человека, а в
изображении менее монолитных, но зато резко выделяющихся частей этого
целого. Я утверждаю, что Музиль таковые и изображает, а не только нащупывает
или предчувствует; впрочем, надо твердо знать, зачем тебе литература, прежде
чем спорить о том, хороша ли она.
- Молодец, - прошептал мозг, - молодец! Но геолог за словом в карман не
полез: