"Виктор Мясников. Нас научили " - читать интересную книгу автора

приходилось этих неопытных мальчишек вести через болото под пули, в нем
закипала горькая, жгучая, как изжога, злоба, даже не злоба, а звериная
ненависть к подонку, затеявшему жестокую недетскую игру.
"Убью, убью суку", - билась, пульсировала единственная отчетливая
мысль. Эта мысль крепла, входила в каждую клеточку тела, и Постникову
сделалось как-то спокойнее, словно он нашел единственно правильный вариант
решения. Да, он пойдет и убьет.
И тут до него дошло, что и пацанов он поведет не только на гибель, но
и убивать. Даже если сам первыми же очередями срежет этого подонка, то и
тогда на них падет его кровь. Ведь и они будут стрелять, пусть даже их пули
уйдут выше - в деревья, в небо, или ниже - в болото, в землю, куда угодно,
- все равно придется всю жизнь носить на себе безмерный груз пролитой
крови, убийства, пусть и узаконенного боевым уставом. И что будут отвечать
потом, когда собственные дети: "Папа, ты в армии кого-нибудь убил?" Как
ответить? Что он сам скажет своей дочуне? Мол, необходимость, приказ
предотвратить возможные тяжкие последствия? А она хлопнет ресничками,
расширит глаза и полушепотом добьет: "Но ведь он был свой, русский?"
И снова слепая ненависть наполнила Постникова, подступила к горлу, как
тошнота, даже дышать сделалось трудней. "Все равно убью!" Он принял
окончательное решение, наверняка неправильное, как пить дать самое
неразумное, но другого принять просто не смог...
- Сюда смотрит, - горячо зашептал в ухо Тукташев.
Постников прищурился, так что губы разжались и стали видны стиснутые
зубы. Наконец он разглядел. ТОТ стоял за кустом, навалившись плечом на
ствол березки, видно, высматривал, куда податься с наступлением сумерек, а
может, услышал их голоса, насторожился...
"Маскироваться-то не умеет, не вояка, - подумал Постников. - И солнце
ему в глаза, а оно уже низенько. Надо идти, пока не село".
Подполз Понтрягин, нервный, глаза бегают, в автомат вцепился, аж рука
побелела. Попробовал высунуться. Ефрейтор ухватил его сзади за ремень,
свалил на землю. Зло прошипел:
- Лежать. И чтоб тихо.
Глянул на Тукташева - спокоен, сосредоточен, и в глазах блеск
появился. Прямо не солдат, а рысь на охоте. Распрямился, сутулиться
перестал. Мужчина. Ни одного движения лишнего.
- Тебя хоть как звать, Тукташев?
- Роман, Рома.
Постников подавил раздражение. Все у них Алики, когда имя на А, или
Миши, когда на М. Этот, видать, на Р. Имен своих стесняются, что ли? Или
мы, дураки, сами приучили, что запомнить не можем? Стало стыдно за себя и
за Тукташева. Постников уже вошел в состояние, когда обостряются все
чувства и реакции, когда эмоции способны мгновенно захлестнуть и так же
мгновенно исчезнуть, когда от слез до истерического хохота полторы секунды
в длину.
- Мама тебя как зовет?
- Рустам.
- Ну вот, Рустам. И ты, Сашок. Слушайте боевой приказ. Сейчас
разделяемся. Старшим группы назначается Рустам. Отползайте в лес. Стороной
пробирайтесь во-он туда, - ткнул пальцем, - к большому дереву. Там ложитесь
и наблюдайте. В темпе, но без шума. На сучья и прочее такое ногами не