"Владимир Набоков. Памяти Л.И.Шигаева" - читать интересную книгу автора

чистое, самодовлеющее, сродное, быть может, восторгам
коллекционеров, оргиям любителей каталогов, иначе непонятно,
зачем все это нужно было: это кропотливое составление маршрута,
это жонглирование способами передвижения - туда поездом, назад
пароходом до такого-то места, а там автобусом, и стоит это
столько-то, и никто, даже сами немцы, не знают, что так дешево.
Но когда мы с ним, наконец, оказывались в лесу, выяснялось, что
он не отличает пчелы от шмеля, ольхи от орешника, и все
окружающее воспринимает совершенно условно и как бы
собирательно: зелень, погода (так он называл именно хорошую
погоду), пернатое царство, разные букашки,- и он даже
обижался, если я, выросший в деревне, отмечал потехи ради, чем
разнится окрестная природа от среднерусской: он находил, что
существенной разницы нет, а все дело в сентиментальных
ассоциациях.
Он любил растянуться в тени на травке, опереться на правый
локоть и длительно обсуждать международное положение или
рассказывать о своем брате Василии,- по-видимому лихом малом,
женолюбе, музыканте, забияке,- еще в доисторические времена
утонувшем летнею ночью в Днепре, очень шикарная смерть... Но
все это выходило в передаче милого Л. И. так скучно, так
основательно, так закругленно, что когда он, бывало, во время
привала в лесу вдруг спрашивал с доброй улыбкой: "Я вам никогда
не рассказывал, как Васюк на поповской козе верхом проехался?"
- хотелось крикнуть: "Рассказывали, рассказывали,- ради Бога,
не надо!"
Чего бы я не дал, если б можно было вот сейчас услышать
вновь его неинтересную речь, увидеть его рассеянные милые
глаза, порозовевшую от жары лысину и седоватые виски... В чем
же таилось его обаяние, раз все так скучно было? Отчего его так
любили все, так льнули к нему? Что он делал для того, чтобы так
быть любимым? Не знаю. Не знаю, что ответить. Знаю только, что
мне бывало не по себе, когда он утром уходил в свой Научный
Институт (где время он проводил в чтении "Экономической Жизни",
из которой бисерным почерком выписывал какие-то, по его мнению,
в высшей степени показательные и знаменательные места) или на
частный урок русского языка, который извечно преподавал
престарелой чете и зятю престарелой четы; общаясь с ними, он
делал множество неправильных заключений насчет немецкого быта,
коего наши интеллигенты (самый ненаблюдательный народ в мире)
считают себя знатоками. Да, мне бывало тогда не по себе, словно
я предчувствовал, что с ним случится то, что теперь в Праге
случилось: разрыв сердца на улице. А как он был счастлив
получить должность в этой самой Праге, как сиял... Помню с
живостью необыкновенной, как мы провожали его. Подумайте -
человек получил возможность читать лекции о своем любимом
предмете? Он оставил мне ворох старых журналов (ничто так не
стареет и не пылится, как советский журнал), башмачные колодки
(колодкам было суждено преследовать меня) и новенькое
самопишущее перо (на память). Очень он пекся обо мне уезжая,-