"Владимир Набоков. Лик" - читать интересную книгу автора

а la... comment dit-on... velika voina... grand, grand
guerre..." ("Я был слишком молод, чтобы участвовать в... как
говорится... большой, большой войне..." (франц.)).
Правда, надо автору отдать справедливость, что, кроме этого
"velika voпna" и одного скромного "dosvidania", он не
злоупотребляет знакомством с русским языком, довольствуясь
указанием, что "славянская протяжность придает некоторую
прелесть разговору Игоря".
В Париже, где пьеса имела большой успех, Игоря играл
Franзois Coulot, играл неплохо, но почему-то с сильным
итальянским акцентом, по-видимому, выдаваемым им за русский, но
не удивившим ни одного рецензента. Впоследствии же, когда пьеса
скатилась в провинцию, исполнителем этой роли случайно сделался
настоящий русский актер, Александр Лик (псевдоним),- худощавый
блондин с темными, как кофе, глазами, до того получивший
небольшую известность, благодаря фильме, где он отлично провел
эпизодическую роль заики.
Трудно, впрочем, решить, обладал ли он подлинным
театральным талантом, или же был человек многих невнятных
призваний, из которых выбрал первое попавшееся, ко мог бы с
таким же успехом быть живописцем, ювелиром, крысоловом...
Такого рода существа напоминают помещение со множеством разных
дверей, среди которых, быть может, находится одна, которая,
действительно, ведет прямо в сад, в лунную глубь чудной
человеческой ночи, где душа добывает ей одной предназначенные
сокровища. Но как бы то ни было, этой двери Александр Лик не
отворил, а попал на актерский путь, по которому шел без
увлечения, с рассеянным видом человека, ищущего каких-то
путевых примет, которых нет, но которые, пожалуй, снились или,
быть может, принадлежат другой, как бы не проявленной,
местности, где ему не бывать никогда, никогда. В условном же
плане земного быта, ему было за тридцать, но все же на
несколько лет меньше, чем веку, а потому память о России,
которая у людей пожилых, застрявших за границей собственной
жизни, превращается либо в необыкновенно сильно развитый орган,
работающий постоянно и своей секрецией возмещающий все
исторические убытки, либо в раковую опухоль души, мешающую
дышать, спать, общаться с беспечными иностранцами,- у него эта
память оставалась в зачаточном виде, исчерпываясь туманными
впечатлениями детства, вроде соснового запашка дачного
новоселья или асимметричной снежинки на башлыке. Его родители
умерли, жил он один, любовь и дружбы, перепадавшие ему, все
были какие-то сквозные, никто к нему не писал писем просто так,
потому что хочется, никто не интересовался его заботами живее
его самого, и, когда недавно он узнал от двух докторов -
француза и русского,- что у него, как у многих литературных
героев, неизлечимая болезнь сердца, как-то не к кому было пойти
и пожаловаться на незаслуженную шаткость его, его бытия, когда
улицы так и кишат здоровенными стариками. И каким-то образом с
его болезнью было связано то, что он любил хорошие, дорогие