"Владимир Набоков. Пильграм" - читать интересную книгу автора

профессор?" - и тот, пыхтя трубкой, долго смотрел на него
прежде, чем ответить, и затем, выпятив из-под мундштука мокрую
губу лодочкой - вроде слона, собирающегося добрать то, что
несет ему хобот, - говорил что-нибудь грубое и несмешное,
хозяин бойко возражал, и тогда люди рядом, глядя в карты,
тряско гоготали.
На нем был просторный серый костюм с большим преобладанием
жилетной части, и, когда кукушка на миг покидала недра
трактирных часов, он медленным жестом, морщась от дыма, вынимал
из жилетного кармана серебряную луковицу и глядел на нее, держа
на ладони и ладонь слегка отставя. Ровно в полночь он выбивал
трубку в пепельницу, расплачивался и, сунув бескостную руку
поочередно хозяину, дочке его и четырем игрокам, молча уходил.
Шел он по панели, чуть прихрамывая, неловко двигая ногами,
слишком слабыми и худыми для его тяжелого тела, и, миновав
витрину своей лавки, сворачивал сразу за ней в подворотню, где
в правой стене была дверь с латунной дощечкой, прикрепленной
посредине: Пильграм. Квартира была маленькая, тусклая, с
невеселыми окнами во двор; днем можно было выходить на улицу
через магазин, куда вел - прямо из тесной гостиной с
буро-малиновым диваном и старой швейной машиной, украшенной
инкрустациями, - темный проход, полный хлама. Когда, в
субботнюю ночь, Пильграм входил к себе в спальню, где над
широкой постелью было несколько увядших фотографий одного и
того же корабля, Элеонора обыкновенно уже почивала. Он бормотал
себе под нос, шаркал куда-то с зажженной свечой, возвращался,
громко запирал дверь, кряхтел, снимая сапоги, и потом долго
сидел на краю постели, и жена, проснувшись, начинала стонать в
подушку, предлагая ему помочь раздеться, и тогда он, с урчащей
угрозой в голосе, велел ей утихнуть и повторял слово "тихо"
несколько раз сряду, все более свирепо. После удара, когда он
чуть не умер от удушья и долго не мог говорить, - удара,
случившегося с ним в прошлом году, как раз когда он снимал
сапоги, - Пильграм ложился спать нехотя, с опаской, и потом,
уже лежа под периной, рядом с женой, приходил в бешенство, если
в соседней кухне капал кран. Он будил жену, и она шлепала в
кухню, - низенькая, в унылой ночной рубашке, с толстыми
волосатыми икрами, с маленьким лицом, лоснившимся от перинного
тепла. Они были женаты уже четверть века и были бездетны. Детей
Пильграм никогда не хотел, дети служили бы только лишней
помехой к воплощению той страстной, неизменной, изнурительной и
блаженной мечты, которой он болел с тех пор, как себя помнил.
Он спал всегда на спине, низко надвинув на лоб ночной
колпак, - это был сон по шаблону, прочный и шумный сон
лавочника, доброго бюргера, и, глядя на него, можно было
предположить, что сон с такой пристойной внешностью совершенно
лишен видений. На самом же деле этот сорокапятилетний, тяжелый,
грубый человек, питавшийся гороховой колбасой да вареным
картофелем, мирно доверявший своей газете, благополучно
невежественный во всем, что не касалось его одинокой