"Владимир Набоков. Весна в Фиальте" - читать интересную книгу автора

быть благодаря им, была на вид значительно старше своих лет,
точно так же, как в тридцать два казалась намного моложе. Ее
тогдашний жених, боевой офицер из аккуратных, красавец собой,
тяжеловатый и положительный, взвешивавший всякое слово на
всегда вычищенных и выверенных весах, говоривший ровным
ласковым баритоном, делавшимся еще более ровным и ласковым,
когда он обращался к ней; словом, один из тех людей, все мнение
о которых исчерпывается ссылкой на их совершенную порядочность
(прекрасный товарищ, идеал секунданта), и которые, если уже
влюбляются, то не просто любят, а боготворят, успешно теперь
работает инженером в какой-то очень далекой тропической стране,
куда за ним она не последовала.
Зажигаются окна и ложатся, с крестом на спине, ничком на
темный, толстый снег: ложится меж них и веерный просвет над
парадной дверью. Не помню, почему мы все повысыпали из звонкой
с колоннами залы в эту неподвижную темноту, населенную лишь
елками, распухшими вдвое от снежного дородства: сторожа ли
позвали поглядеть на многообещающее зарево далекого пожара,
любовались ли мы на ледяного коня, изваянного около пруда
швейцарцем моих двоюродных братьев; но воспоминание только
тогда приходит в действие, когда мы уже возвращаемся в
освещенный дом, ступая гуськом по узкой тропе среди сумрачных
сугробов с тем скрип-скрип-скрипом, который, бывало, служил
единственной темой зимней неразговорчивой ночи. Я шел в хвосте;
передо мной в трех скользких шагах шло маленькое склоненное
очертание; елки молча торговали своими голубоватыми пирогами;
оступившись, я уронил и не сразу мог нащупать фонарь с мертвой
батареей, который мне кто-то всучил, и тотчас привлеченная моим
чертыханием, с торопящимся, оживленно тихим, смешное
предвкушающим смехом, Нина проворно повернулась ко мне. Я зову
ее Нина, но тогда едва ли я знал ее имя, едва ли мы с нею
успели что-либо, о чем-либо... "Кто это?"- спросила она
любознательно, а я уже целовал ее в шею, гладкую и совсем
огненную за шиворотом, накаленную лисьим мехом, навязчиво мне
мешавшим, пока она не обратила ко мне и к моим губам не
приладила, с честной простотой, ей одной присущей, своих
отзывчивых, исполнительных губ.
Но взрывом веселья мгновенно разлучая нас, в сумраке
началась снежная свалка, и кто-то, спасаясь, падая, хрустя,
хохоча с запышкой, влез на сугроб, побежал, охнул сугроб,
произвел ампутацию валенка, И потом до самого разъезда так мы
друг с дружкой ни о чем и не потолковали, не сговаривались
насчет тех будущих, вдаль уже тронувшихся, пятнадцати дорожных
лет, нагруженных частями наших несобранных встреч, и следя за
ней в лабиринте жестов и теней жестов, из которых состоял вечер
(его общий узор могу ныне восстановить только по другим,
подобным ему, вечерам, но без Нины), я был, помнится, поражен
не столько ее невниманием ко мне, сколько чистосердечнейшей
естественностью этого невнимания, ибо я еще тогда не знал, что,
скажи я два слова, оно сменилось бы тотчас чудной окраской