"Владимир Набоков. Рождественский рассказ" - читать интересную книгу автора

настоящей обреченности..." Но критик молчал. Это был костлявый,
расхлябанный, рыжий человек, страдающий, по слухам, чахоткой,
но на са-мом деле, вероятно, здоровый как бык. Он ответил,
письмом же, что одобряет такое решение, и на этом дело и
кончилось. Должно быть, в виде тайной компенсации привел
Голого... И Новодворцеву стало вдруг так грустно,- не обидно,
а просто грустно,- что он осекся и начал платком протирать
стекла, и глаза у него оказались совсем добрыми. Критик встал.
"Куда же вы, еще рано..." - сказал Новодворцев, но встал тоже.
Антон Голый кашлянул и прижал портфель к боку.
"Писатель из него выйдет, это так",- равнодушно сказал
критик, блуждая по комнате и тыкая в воздухе потухшей
папиросой. Напевая вполголоса, сквозь зубы, с зыкающим звуком,
он повис над письменным столом, затем постоял у этажерки, где
добротный "Капитал" жил между потрепанным Леонидом Андреевым и
безымянной книгой без корешка; наконец, все той же склоняющейся
походкой подошел к окну, отодвинул синюю штору.
"Заходите, заходите,- говорил Новодворцев Антону Голому,
который отрывисто кланялся и потом браво расправлял плечи.-
Вот напишите еще что-нибудь- принесите". "Масса снегу
навалило,- сказал критик, отпустив штору.- Сегодня, кстати,
сочельник".
Он стал вяло искать пальто и шапку. "Во время оно, в сей
день, ваша братия строчила рождественские фельетончики..."
"Со мной не случалось",- сказал Новодворцев. Критик
усмехнулся. "Напрасно. Вот бы написал рождественский рассказ.
По-новому".
Антон Голый кашлянул в кулак. "А у нас",- начал он
хриплым басом и опять прочистил горло.
"Я серьезно говорю,- продолжал критик, влезая в пальто.-
Можно очень ловко построить. Спасибо... Уже".
"А у нас,- сказал Антон Голый,- был такой случай.
Учитель, Вздумал на праздниках ребятам елку. Устроить. Нацепил
сверху. Красную звезду".
"Нет, это не совсем годится,- сказал критик.- В
рассказике это выйдет грубовато. Можно острее поставить. Борьба
двух миров. Все это на фоне снега".
"Вообще с символами нужно осторожнее обращаться,- хмуро
сказал Новодворцев.- Вот у меня есть сосед - препорядочный
человек. А все-таки так выражается: "Голгофа пролетариата"..."
Когда гости ушли, он сел к письменному столу, подпер ухо
толстой белой рукой. Около чернильницы стояло нечто вроде
квадратного стакана с тремя вставками, воткнутыми в синюю
стеклянную икру. Этой вещи было лет десять, пятнадцать,- она
прошла через все бури, миры вокруг нее растряхивались,- но ни
одна стеклянная дробинка не потерялась. Он выбрал перо,
придвинул лист бумаги, подложил еще несколько листов, чтобы
было пухлее писать...
"Но о чем?"- громко сказал Новодворцев и ляжкой отодвинул
стул, зашагал по комнате. В левом ухе нестерпимо звенело.