"Владимир Набоков. Удар крыла" - читать интересную книгу автора

спрятав лицо в подушку.
- Как же мне быть теперь?.. Он станет мстить мне... О, Господи... "Мой
милый друг, - быстро писал Керн, - она искала незабываемых прикосновений,
и вот теперь у нее родится крылатый зверек..." А... Черт! Скомкал лист.
- Постарайтесь уснуть, - обратился он через плечо к Изабель. - А
завтра уезжайте. В монастырь.
Плечи у нее часто ходили. Затем она утихла.
Керн писал. Перед ним улыбались глаза единственного человека на свете,
с которым он мог свободно говорить и молчать. Он ему писал, что жизнь
кончена, что он недавно стал чувствовать, как вместо будущего надвигается на
него черная стена, - и что вот теперь случилось нечто такое, после чего
человек не может и не должен жить. "Завтра в полндень я умру, - писал Керн,
- завтра - потому что хочу умереть в полнной власти своих сил, при трезвом
дневном свете. А сейчас я слишком потрясен".
Докончив, он присел в кресло у окна. Изабель спала, чуть слышно дыша.
Тягучая усталость обхватила ему плечи. Сон спустился мягким туманом.
III
Он проснулся от стука в дверь. Морозная лазурь лилась в окно.
- Войдите, - сказал он, потянувшись.
Лакей беззвучно поставил поднос с чашкой чая на стол, поклонился и
вышел.
Керн про себя рассмеялся: "А я-то в помятом смокинге".
И мгновенно вспомнил, что было ночью. Вздрогнув, взглянул на понстель.
Изабель не было. Верно, ушла под утро к себе. А теперь, конечно, уехала...
Бурые, рыхлые крылья на миг померещились ему. Он быстро встал - открыл
дверь в коридор.
- Послушайте, - крикнул он удалявшейся спине лакея, - возьмите
письмо.
Подошел к столу, пошарил. Лакей ждал в дверях. Керн похлопал себя по
всем карманам, посмотрел под кресло.
- Можете идти. Я потом передам швейцару.
Пробор наклонился, мягко прикрылась дверь.
Керну стало досадно, что письмо потеряно. Именно это письмо. В нем он
выразил так хорошо, так плавно и просто все, что нужно было. А теперь слова
он вспомнить не мог. Всплывали нелепые фразы. Нет, письнмо было чудесное.
Он принялся писать заново - и выходило холодно, витиевато. Запенчатал.
Четко надписал адрес.
Ему стало странно легко на душе. В полдень он застрелится, а ведь
человек, решившийся на самоубийство, - бог.
Сахарный снег сиял в окно. Его потянуло туда - в последний раз.
Тени инистых деревьев лежали на снегу, как синие перья. Где-то гуснто и
сладко звенели бубенцы. Народу высыпало много: барышни в шернстяных
шапочках, двигающиеся на лыжах пугливо и неловко, молодые люди, которые
звучно перекликались, выдыхая облака хохота, и пожинлые люди, багровые от
напряжения, - и какой-то сухой синеглазый станричок, волочивший за собою
бархатные саночки. Керн мимолетно подунмал: не хватить ли старичка по лицу,
наотмашь, так, просто... Теперь ведь все позволено... Рассмеялся... Давно он
не чувствовал себя так хорошо.
Все тянулись к тому месту, где началось лыжное состязание. Это был
высокий крутой скат, переходивший посередине в снеговую площадку, которая