"Владимир Набоков. Рассказы "русского" периода, не вошедшие в сборники" - читать интересную книгу автора

испещрены мелкими тенями, и на чахлой траве под ними валялись, как бы
дополняя друг друга, лоскутки солнца и лоскутки газет. Внезапно небо весело
раздвигало стволы; по серым волнам песка я спускался к озеру, где
вскрикивали да поеживались голоса купавшихся и мелькали на светлой глади
темные поплавки голов. На пологом скате навзничь и ничком лежали тела всех
оттенков солнечной масти - иные еще белые с розоватым крапом на лопатках,
иные же жаркие, как мед или цвет крепкого кофе со сливками. Я освобождался
от рубашки, и сразу со слепою нежностью наваливалось на меня солнце.
И каждое утро, ровно в девять, появлялся подле меня один и тот же
человек. Это был колченогий пожилой немец в штанах и куртке полувоенного
покроя, с большой лысой головой, выглаженной солнцем до красного лоску. Он
приносил с собой черный, как старый ворон, зонтик и ладно схваченный тюк,
который тотчас делился на серое одеяло, купальную простыню и пачку газет.
Одеяло он аккуратно раскладывал на песке и, оставшись в одних трусиках,
заранее надетых под штаны, преуютно на одеяле устраивался, прилаживал
раскрытый зонтик за головой, чтобы тень падала только на лицо, и принимался
за газеты.
Я искоса следил за ним, примечая темную, словно расчесанную шерсть на
его крепких, кривых ногах, пухловатое брюхо с глубоким пупом, глядящим, как
глаз, в небо, - и очень мне было занятно гадать, кто этот человек, так
благочестиво любивший солнце.
Мы валялись на песке часами. По небу текли волнующимся караваном летние
облака - облака-верблюды, облака-шатры. Солнце старалось проскользнуть между
них, но они находили на него ослепительным краем, воздух потухал, потом
снова назревало сиянье, но первым озарялся не наш, а супротивный берег, - мы
еще были в тени, ровной и бесцветной, а там ложился уже теплый свет, там
тени сосен оживали на песке, вспыхивали вылепленные из солнца маленькие,
голые люди, - и внезапно, как счастливое, огромное око, раскрывалось сиянье
и на нашей стороне. Тогда я вскакивал на ноги, серый песок мягко обжигал мне
ступни, я бежал к воде, шумно в нее врезался. Хорошо потом высыхать на
угреве, чувствовать, как солнце вкрадчивыми устами жадно пьет прохладный
бисер, оставшийся на теле.
Немец мой захлопывает зонтик и, осторожно вздрагивая кривыми икрами, в
свой черед спускается к воде, где, по обычаю пожилых купальщиков омывши
сначала голову, широким движением пускается вплавь. Продавец кислых леденцов
проходит берегом, выкрикивая свой товар. Двое других в купальных костюмах
быстро проносят ведро с огурцами - и соседи мои по солнцу, грубоватые, на
диво сложенные молодцы, подхватывают короткие возгласы торговцев, искусно
подражая им. Голый младенец, весь черный от сырого песка, прилипшего к нему,
ковыляет мимо меня, и смешно прыгает маленький клювик между неловких
толстеньких ног. Рядом сидит его мать, полураздетая, миловидная,
расчесывает, закусив шпильки, свои черные длинные волосы. А подальше, у
самой опушки, коричневые юноши сильно играют в мяч, швыряя его одной рукой,
и оживает в этом движении бессмертный размах дискобола, и вот аттическим
шорохом закипают на легком ветру сосны, и сдается мне, что весь мир, как вон
тот, большой и плотный, мяч, перелетел дивной дугой обратно в охапку нагого
языческого бога. И в это мгновенье с каким-то эоловым возгласом всплывает
над соснами аэроплан, и смуглый атлет, прервав игру, смотрит на небо, где к
солнцу несутся два синих крыла, гуденье, восторг Дедала.
Мне хочется все это рассказать моему соседу, когда, тяжело дыша, скаля