"Приятное общество" - читать интересную книгу автора (Фуэнтес Карлос)

Карлос Фуэнтес

5

Буквально через минуту после того, как Панчита-индеанка ушла, Мария Сенайда появилась на кухне. Алекс не слышал ни того, ни другого. Улыбаясь, он наслаждался яичницей по-деревенски. Здесь все ходили на цыпочках, словно парили в воздухе. А он, как бы назло, гремел каблуками по выложенному плиткой полу. И вот что-то хрустнуло. Тонкая плитка не выдержала и треснула. Алекс, чувствуя свою вину, присел на корточки, пытаясь соединить половинки.

— Ангел мой, ты что тут скорчился? Алекс, покраснев, поднял на нее глаза:

— Да вот нашкодил... Сенайда улыбнулась:

— Дети всегда все ломают. Ничего страшного.

Она указала на пыльный парк, где мальчики играли в футбол:

— Погляди. Как они счастливы. Как невинны. Но глядела при этом не на них, а на племянника.

— Неужели тебе не хочется поиграть с ними?

— Тетушка! — с деланным изумлением воскликнул он. — Я ведь уже совсем большой.

— Разве большие мальчики не играют в футбол?

— Ну, как вам сказать... — Алекс пытался сохранить спокойствие. — Играют. Конечно, играют. Но это, как правило, профессионалы.

— Ах, ангел мой, — вздохнула старуха. — Неужели никогда тебя не тянет погонять мячик?

Алекс подавил ироническое замечание, готовое сорваться с губ, — все равно тетка не поняла бы его. Ну да, когда вокруг — сплошные педофилы, только и играть с детишками... Однако взгляд доньи Сенайды был так безмятежно чист, что ирония показалась неуместной.

— Думаю, мне пора всерьез заняться поисками работы. Она склонила седую голову ему на плечо.

— Куда спешить, мой маленький... Подожди. Привыкни к высоте. Алекс чуть не рассмеялся, услышав этот довод. Но от следующего

ему стало уже не до смеха:

— Мы ведь с Сереной так одиноки...

Алекс погладил ее по руке. Головы коснуться не посмел.

— Не волнуйтесь, тетя Сенайда... Все образуется.

— Да-да, ты прав. Всему свое время.

— Время жить и время умирать, — с улыбкой процитировал он.

— И время любить, — со вздохом сказала она, поглаживая его волосы. Сенайда удалилась. Но прежде чем шагнуть за порог, обернулась и

на прощание сделала племяннику "ручкой". Игривая такая, пухленькая старушка...

Алехандро де ла Гуардиа пребывал в задумчивости. Чем занять себя в течение целого дня, как убить время? Хорошо хоть, что можно сослаться на то, что еще не отошел от перелета — "jet-lag", знаете ли. А последние слова Сенайды — "время любить" — вселили в него не умиротворение, а легкое беспокойство. Почти тревогу. В конце концов, он и вправду — чужой. И теткам своим, и в доме, и в городе. Может быть, они правы, и ему следует выйти на улицу, освоиться и обвыкнуться там, в самом деле поиграть в футбол с ребятишками...

Но ограничился он тем лишь, что через черный ход покинул дом, давая понять прохожим, что сестры Эскандон "еще живы", а словами доньи Серены, поправившей донью Сенайду — "что в доме живут".

Картезианский разум выпускника лицея отказывался принять это противоречие. Если сестрички хотят, чтобы люди знали — они еще живы, а дом — не заброшен, естественно было бы пользоваться парадным подъездом. А не шнырять взад-вперед задворками, как глухонемая служанка Панчита.

Он решил подвергнуть противоречие испытанию. Открыл дверь черного хода и вышел в пыльный парк, где мальчишки играли в футбол. Стоило ему показаться, как они остановились и уставились на незнакомца. Алекс улыбнулся им. Один из мальчишек подал мяч, Алекс инстинктивно отбил. Другой мальчишка принял и отпасовал. Алекс различил самодельные штанги и сильным ударом послал мяч в ворота.

— Гол! — в один голос крикнули мальчишки.

Алекс только сейчас понял, что в воротах не было вратаря. Победа досталась ему слишком легко. Однако забитый гол прочно связал его с детской игрой. Более того — он почувствовал удовлетворение, даже радость, словно эта непредвиденная ситуация была спасением от парализующего безволия, которое охватывало его в доме сестер Эскандон и — он сам удивился, когда эта мысль пришла ему в голову — указывала цель в жизни. Играть в футбол. Или просто — играть.

Он принял мяч головой, так что невольно пришлось поднять глаза.

Из окна на втором этаже сурово взирала на него тетя Серена.

Из другого — умиленно улыбалась ему тетя Сенайда.

Чуть позже, когда он собирался пообедать с нею, со второго этажа до него донесся сильный шум. Он замер у подножья лестницы, не понимая, что происходит. Да, старухи ожесточенно спорили, но голоса их звучали будто из дальней дали или со дна колодца. Дважды хлопнули двери, послышалось приглушенное рыдание. Алекс понял, что тетя Сенайда на этот раз компанию ему не составит.

Направился в столовую. Под металлической крышкой супницы обнаружился грибной суп, на одном блюде, как всегда, — разные сорта холодного мяса, на другом — гора великолепных — он никогда раньше таких не пробовал — тропических фруктов.

Поев, он вернулся в свою комнату, почитал Мюссе, и под воздействием "Исповеди..." ему самому захотелось что-нибудь написать. Сел за парту. Он знал — ящик пуст. И удивился, когда, запустив туда руку, что-то обнаружил в нем.

Поднял крышку и увидел несколько детских книжек-раскрасок. И горсть цветных карандашей.

"Вот тебе раз!" — улыбнулся Алекс. Новая загадка. Неужели вчера он так одурел от перелета, что, заглядывая в парту, мог не заметить это? Кто-то — наверняка Сенайда — принесла сюда книжки и карандаши. Зачем? В этом доме никогда не было детей.

А раскраски — он перелистал их — были напечатаны всего лет пятнадцать назад, если верить выходным данным.

Автором же был он.

Алехандро де ла Гуардиа. "Приключения маленького француза в Мексике".

Страницы были пусты.

Способность рассуждать здраво окончательно оставила его. Зато пришел безотчетный страх. Он прилег на топчан, прикрыл глаза подушкой. Мало-помалу успокоился. Стал ждать ужина. За ужином все станет на свои места.

Тетя Серена к ужину не вышла. Алекс подождал десять минут... Пятнадцать. На столе он видел остатки полдника. Суп остыл. А мясо — мало того что холодное — имело вид объедков: казалось, эти куски вырваны когтями из туши какого-то животного и с омерзением отброшены.

Он начал тревожиться. Дом наполняла важная тишина. Молодой человек несмелыми шагами приблизился к лестнице. Он еще ни разу не поднимался на второй этаж. Тетушки не приглашали. А он был хорошо воспитан.

— Дети должны быть видны, но не слышны, — учила его мама. — Children should be seen, but not heard.

Медленно и неуверенно одолевал он ступеньку за ступенькой. И наконец остановился в коротком коридоре, куда выходили двери двух комнат, расположенных напротив друг друга. У порога каждой стоял поднос. Еда простыла.

— Ну да, они едят холодное мясо, — попытался вразумить себя Алекс.

Но когда они его едят? И почему едят наверху, если до сих пор разделяли трапезу со мной внизу? И кто принес им эти подносы, если Пан-чита ушла спозаранку? Одна другой, что ли? Но ведь они терпеть друг друга не могут — откуда ж тогда такая услужливость?

Он взглянул вниз.

Поднял крышку с блюда., стоявшего у двери Марии Сенайды. Мясо было облеплено насекомыми. Какими? Пауки, тараканы, еще какие-то твари и обычные муравьи... Все это шевелилось.

Алекс торопливо прикрыл блюдо.

Скользнул к противоположной двери и снял крышку с другого блюда. Суп. Томатный? Свекольник? Борщ?

Не удержавшись, он сунул палец в тарелку, а потом в рот. Кровь. Суп из крови.

Он едва не вскрикнул. И слизнул кровь с пальца.

А не вскрикнул потому, что из-за двери Серены донеслось еле слышное, однако отчетливое рыдание.

Он поднял руку, чтобы постучать. Открыл рот, чтобы спросить: "Что случилось?!"

Но остановился. Нелепая мысль мелькнула у него в голове. Почему он должен постучать в ту дверь, из-за которой слышалось рыдание Марии Серены, а не в ту, за которой безмолвствовала Мария Сенайда?

Он был сбит с толку, может быть, даже напуган. Спасло хорошее воспитание. Нет, он не имеет права вмешиваться в частную жизнь своих теток: пусть они старые девы, чудаковатые и даже слегка полоумные, но это родные ему люди. И они оказали ему гостеприимство.

И молча, так же, как поднимался, он спустился, стараясь ни о чем не думать, в свою комнатку.

Там, как в гостинице, лежала на подушке плитка шоколада в золотой фольге.

Алехандро не стал разворачивать ее. В приступе ярости, непривычной даже для него самого, — должно быть, слишком долго он ее копил и сдерживал, как держат на сворке разозленного пса, — распахнул окно и швырнул шоколадку в парк.

Было десять вечера.

Сон усмирил разыгравшееся воображение.