"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

тысячами душ, поэтому за его будущее отец был спокоен, впрочем, он и вообще
не слишком волновался о судьбе сына, предоставив его заботам многочисленных
тетушек, и даже поспешил сложить с себя опекунство, как только вступил в
новый брак. Дав сыну в наследство самое ценное: музыкальный дар, - правда,
он и этому обстоятельству не придавал значения, - поклонник и вдохновитель
Бетховена был глубоко равнодушен к успехам Юрки в искусстве, как и во всем
прочем.
Лишь однажды испытал он чувство отцовской гордости, когда сын сыграл с
ним довольно злую и неаппетитную шутку. Юрка рано начал появляться в свете,
пожиная лавры сердцееда и остроумца. Он принадлежал к диаметрально
противоположному типу мужчин, нежели его изящный, утонченный, с узкой кистью
руки отец. Юрка - богатырь, косая сажень в плечах, с огромными лапищами,
свободно охватывающими две октавы, румянец во всю щеку, из-под густых бровей
ласково, чуть усмешливо смотрят большие коричневые чуть навыкате глаза. И в
кого он таким уродился - не понять, мать тоже была нежного сложения, правда,
тетки покрупнее, но вообще ни Салтыковы, ни Голицыны предыдущего поколения
ни статью, ни дородством не отличались. В ту пору, о которой идет речь, Юрка
еще оставался стройным, хотя внимательный взгляд мог высмотреть ту плотную
осанистость с намеком на брюшко, которая придет к нему уже в тридцать лет,
чтобы потом обрести раблезианские формы. Может быть, в этой несхожести
коренилось равнодушие отца к сыну и одновременно дух соперничества:
претендуя на особое внимание света, оба шармера - один уходящего, другой
наступающего времени - ревниво следили за успехами друг друга, и не было для
них большего удовольствия, чем взять верх у какой-то красавицы. Как ни
странно, седеющий, сильно надушенный, с вольтеровской улыбкой на тонких
бескровных губах и сероватой кожей кавалер нередко побеждал пышущего
здоровьем и молодой силой соперника, не обделенного ни умом, ни
находчивостью, ни отвагой; даже характерное заикание придавало особый шарм
Юрке.
Однажды после светского раута, на котором цветущая молодость
капитулировала перед гниловатым очарованием старости, отец и сын, жившие в
ту пору вместе, сошлись перекусить перед очередными визитами. Старый
Голицын, одетый с особой тщательностью и изыском, раздушенный и
напомаженный, собирался дать сыну последнее решительное сражение и,
фигурально выражаясь, сбросить его за борт. И вдруг оказалось, что,
подавленный неудачей, тот добровольно уступает поле боя. Лакей как раз
принес "живой", невероятно пахучий лимбургский сыр, усладу гурманов. Но
старик, хотя у него был легкий насморк, замахал руками, чтобы тот немедленно
унес "эту гадость". Юрка остановил лакея. "Папа, я никуда не поеду, мне надо
время, чтобы оправиться от вчерашнего фиаско. Останусь утешаться прекрасным
сыром и шабли". - "Как хочешь, мой мальчик", - самодовольно сказал Николай
Борисович и потянулся за крылышком цыпленка. Он не заметил, что Юрка сунул
ему в карман кусочек благоуханного сыра. Перед отъездом, сказав, что он весь
пропах "гессенской заразой" - чувствительный нос учуял что-то сквозь
насморочную слизь, - старый князь спрыснулся крепчайшими духами и в отменном
расположении духа отправился с визитами. Каково же было его недоумение,
перешедшее вскоре в ужас, когда и в элегантных будуарах он чувствовал
гнилостный запах, а дамы, беседуя с ним, держали у носа платок.
Он требовал, чтобы швейцары осматривали его туалет, но все на нем было
чисто и безукоризненно. В конце концов, совершенно убитый, он вынужден был