"Юрий Нагибин. Московский роман Андрея Платонова (Эссе) " - читать интересную книгу автора

трости и хотели иметь от нее детей. Но в тот вечер, когда Сарториус в темном
наитии приперся в коммунальный комягинский вертеп и, прислонившись к
канализационной трубе, слушал кишечную жизнь жильцов и страшную, как ад,
перебранку супругов Комягиных, с искусственной ногой Москвы произошло важное
превращение. "Скрипишь, деревянная нога!" - говорит ей Комягин. В отличие от
всех калек, Москва не снимает протез на ночь. "Она сошла с кровати
деревянной ногой". Она опять заваливается со своей деревянной ногой на койку
и принимает туда наконец-то отлепившегося от канализационной трубы
Сарториуса. Дело в том, что она не может освободиться от протеза, он стал ее
собственной ногой, причем не деревянной, а костяной. Потому что она из
Москвы Честновой превратилась в Бабу Ягу - Костяную Ногу.
Это произошло вот почему. В сцене, о которой идет речь, померкло
воспоминание-символ, питавшее душу и воображение Москвы с того далекого дня,
когда она оказалась свидетельницей октябрьского переворота. Революция
явилась в виде темной фигуры человека с горящим факелом в руках, бегущего по
улице. Ружейный выстрел прервал бег и погасил факел, а бедный, грустный
вскрик поверженного отозвался народным гулом в стороне тюрьмы. Свет этого
факела пронесла Москва через всю жизнь, как самое важное, дорогое и чистое,
проверяя по нему свою жизнь (последнее не находит подтверждения в романе, но
мы верим намерению автора). И вдруг выясняется, что прекрасным и гибельным
символом революции был вневойсковик Комягин, проверявший посты самообороны.
А выстрелил по нему случайный хулиган. Гул же народных голосов в стороне
тюрьмы вовсе не был порывом в свободу, - скорее, наоборот.
Заключенные-уголовники не хотели на волю, потому что в тюрьме хорошо
кормили, и взбунтовались. Пришлось их выдворять силой. Комягин и сам
подкармливался у надзирателя, ел наваристые щи. Так погас последний свет в
душе Москвы и окостенела ее нога.
Уклоняющийся от переосвидетельствования вневойсковик Комягин
оказывается главным героем романа, хотя поначалу кажется самым ничтожным и
необязательным из всех персонажей. Постепенно образ его усложняется и
укрупняется. Он неистово лют до женщин, этот белобилетник. Нечаянно и
непонятно чем очаровав заглянувшую к нему по делу Москву, Комягин просит ее
подождать под дверью, пока он переспит со своей бывшей, старой и
непривлекательной женой. Ему это необходимо для поддержания жизненного
тонуса, и Москва относится к диковатому предложению внестроевика с покорным
пониманием. Комягин, пенсионер последнего разряда, изредка работает в
осадмиле: штрафует людей на трамвайных остановках. За что их там
штрафовать - не ясно, но и многое другое не ясно в том "новом мире", который
Платонов принимает как данность. Оказывается, это ничтожное занятие дарит
Комягина сознанием своей власти над людьми, и есть у него заветная думка:
"Что, если б я в осадмиле лет десять еще поработал - я бы так научился в
народ дисциплину наводить, мог потом Чингиз-ханом быть!"
Замечательное признание! Вон какие амбиции гнездятся в узкой груди
захудалого любострастника: ему мало людей на остановках штрафовать, хочется
навести большой порядок - по-чингизхановски, и он, похоже, наведет, ибо
пришла его пора. Факелоносец революции Комягин вполне созрел для
номенклатуры и высокого поста на Лубянке.
Сарториус не отогрел костяной ноги, и Москва, уже зная всю цену своему
сожителю, пускает назад в постель ожившего Комягина. Ожившего буквально, а
не просто замерзшего на полу. Перед тем как окончательно воплотиться в Бабу