"Юрий Нагибин. Московский роман Андрея Платонова (Эссе) " - читать интересную книгу автораЯгу, Москва Честнова приговаривает саморазоблачившегося супруга к смерти,
против чего он ничуть не возражает, и осуществляет казнь: закатывает Комягина в одеяло с головой и обвязывает веревкой, чтобы он не мог выбраться и задохнулся. "- Он спит? - спросил Сарториус про Комягина. - Не знаю, - сказала Москва. - Может быть, умер. Он сам хотел". Да нет, он не хотел, только играл в тихий, покорный уход. Он знал, что не может умереть, ведь он Кощей Бессмертный. И он возвращается под бок к своей Бабе Яге погреться у ее костяной ноги. Все как в старых русских сказках. А Сарториус уходит - без слов. Да и какие тут возможны слова? Но и жить дальше в собственном образе после всего пережитого, после потери Москвы тоже нельзя. И он перестает быть Сарториусом, становится Груняхиным, купив на рынке чужой паспорт. Исчез талантливый, быть может, гениальный инженер-изобретатель и появился скромный работник прилавка. Он поступил в столовую и быстро вошел "в страсть своей работы: он ведал заготовкой порций хлеба к обеду, нормировкой овощей в котел и рассчитывал мясо, чтобы каждому досталось по справедливому куску. Ему нравилось кормить людей, он работал с честью и усердием, кухонные весы его блестели чистотой и точностью, как дизель". Неплохо обустроил он и свою личную жизнь, женившись на немолодой, некрасивой и к тому же продолжающей любить бросившего ее мужа женщине с великовозрастным противным сыном. Парень хамил, а жена Матрена Филипповна, не любя, ревновала и била его любым предметом: "старым валенком, вешалкой вместе с одеждой, самоварной трубой от бывшего когда-то самовара, башмаком раздражение и несчастье". Но Груняхин (бывший Сарториус) был по-своему счастлив, ибо ушел от себя прежнего, живого, страдающего, томящегося, тяжко плутающего в чащобе жизни. Опростившись, умалившись до социального одноклеточного, он обрел в этом покой и внутреннюю тишину, почти равную счастью. Осуществился в масштабе коммунального существования пушкинский идеал: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Страшно, что тут слышится голос собственной измученности Андрея Платонова. Сарториус был затравлен своей душой и отчасти средой. Платонов погибал от режима. К нему вполне применимы слова поэта, сказанные много позже: "Я пропал, как зверь в загоне". В страшной, более чем понятной человеческой слабости он примерил на себя шкурку другого, средненького, незаметного сверху человечка с ничтожной, но честной работой, безлюбой женой, которую можно жалеть, с чужим ребенком, за которого можно не бояться так смертно, как за своего собственного, - чем не жизнь? Это же надо, так довести гениального писателя, чье место возле Достоевского и Льва Толстого! Расправа над Мандельштамом и эта большевистская акция идут первой строкой в списке преступлений против человечества и духа. Но ведь Платонова не расстреляли, даже не посадили. Сталин был неисправимый гуманист, Платонова оставили на воле, а посадили его любимого пятнадцатилетнего сына, одаренного, красивого Тошку. Но и того вернули во время войны, смертельно больного чахоткой, и дали умереть дома, предварительно заразив отца скоротечной формой болезни. Они лежат рядом в армянской части Ваганьковского кладбища, в русской для Платоновых не нашлось места... |
|
|