"Юрий Нагибин. Московский роман Андрея Платонова (Эссе) " - читать интересную книгу автора

Ягу, Москва Честнова приговаривает саморазоблачившегося супруга к смерти,
против чего он ничуть не возражает, и осуществляет казнь: закатывает
Комягина в одеяло с головой и обвязывает веревкой, чтобы он не мог выбраться
и задохнулся.
"- Он спит? - спросил Сарториус про Комягина.
- Не знаю, - сказала Москва. - Может быть, умер. Он сам хотел".
Да нет, он не хотел, только играл в тихий, покорный уход. Он знал, что
не может умереть, ведь он Кощей Бессмертный. И он возвращается под бок к
своей Бабе Яге погреться у ее костяной ноги. Все как в старых русских
сказках.
А Сарториус уходит - без слов. Да и какие тут возможны слова? Но и жить
дальше в собственном образе после всего пережитого, после потери Москвы тоже
нельзя. И он перестает быть Сарториусом, становится Груняхиным, купив на
рынке чужой паспорт. Исчез талантливый, быть может, гениальный
инженер-изобретатель и появился скромный работник прилавка. Он поступил в
столовую и быстро вошел "в страсть своей работы: он ведал заготовкой порций
хлеба к обеду, нормировкой овощей в котел и рассчитывал мясо, чтобы каждому
досталось по справедливому куску. Ему нравилось кормить людей, он работал с
честью и усердием, кухонные весы его блестели чистотой и точностью, как
дизель".
Неплохо обустроил он и свою личную жизнь, женившись на немолодой,
некрасивой и к тому же продолжающей любить бросившего ее мужа женщине с
великовозрастным противным сыном. Парень хамил, а жена Матрена Филипповна,
не любя, ревновала и била его любым предметом: "старым валенком, вешалкой
вместе с одеждой, самоварной трубой от бывшего когда-то самовара, башмаком
со своей ноги и другой внезапной вещью - лишь бы изжить собственное
раздражение и несчастье".
Но Груняхин (бывший Сарториус) был по-своему счастлив, ибо ушел от себя
прежнего, живого, страдающего, томящегося, тяжко плутающего в чащобе жизни.
Опростившись, умалившись до социального одноклеточного, он обрел в этом
покой и внутреннюю тишину, почти равную счастью. Осуществился в масштабе
коммунального существования пушкинский идеал: "На свете счастья нет, но есть
покой и воля". Страшно, что тут слышится голос собственной измученности
Андрея Платонова. Сарториус был затравлен своей душой и отчасти средой.
Платонов погибал от режима. К нему вполне применимы слова поэта, сказанные
много позже: "Я пропал, как зверь в загоне". В страшной, более чем понятной
человеческой слабости он примерил на себя шкурку другого, средненького,
незаметного сверху человечка с ничтожной, но честной работой, безлюбой
женой, которую можно жалеть, с чужим ребенком, за которого можно не бояться
так смертно, как за своего собственного, - чем не жизнь? Это же надо, так
довести гениального писателя, чье место возле Достоевского и Льва Толстого!
Расправа над Мандельштамом и эта большевистская акция идут первой строкой в
списке преступлений против человечества и духа.
Но ведь Платонова не расстреляли, даже не посадили. Сталин был
неисправимый гуманист, Платонова оставили на воле, а посадили его любимого
пятнадцатилетнего сына, одаренного, красивого Тошку. Но и того вернули во
время войны, смертельно больного чахоткой, и дали умереть дома,
предварительно заразив отца скоротечной формой болезни. Они лежат рядом в
армянской части Ваганьковского кладбища, в русской для Платоновых не нашлось
места...