"Евдокия Нагродская. Гнев Диониса [love]" - читать интересную книгу автора

всегда верверонез, светлая охра и цинковые белила. Исполнения, изящества
колорита они не поймут. Наверное, и мать и дочки говорят фразами из
толстых умеренно-либеральных журналов о педагогике, о труде и все в
назидательном тоне. Нет! Я, кажется, начинаю их ненавидеть, Не поеду я к
ним! Останусь в Москве и вернусь назад. Вот у меня бок болит, висок
дергает все сильнее и сильнее. Лучше бы я поехала в Рим. Хотя там летом
пропадешь от жары, но ведь меня посылают на юг! В Риме у меня прохладная,
чудная мастерская. Я осенью все равно поеду туда кончать мою большую
картину, начатую в прошлом году, Поехала бы теперь - и юг бы был, и
кончила бы картину, и осенью бы никуда не уехала от Илюши!
- Красивы ли твои сестры? - спросила я раз его. - По карточкам
захолустного фотографа трудно судить.
- Ты знаешь, - отвечал он мне, - я их так люблю, что они для меня
лучше всех. Кроме тебя, - поправился он.
Ну, значит, уроды! А я так люблю все красивое, изящное.
Я живу будничной жизнью, но у меня есть мое искусство. В нем нет
будней, в нем все блеск, все праздник! Оно мне и там поможет, буду писать
этюды моря и цветущих деревьев... А "они" будут заглядывать в полотно и
говорить;
- Что это вы все пейзажи да цветочки рисуете?
Тогда я им напишу порку в волостном правлении, этюд трех тулупов и
пары валенок! Ведь у них... Фу, я опять злюсь! Зачем я несправедлива?
"Они", может быть, умные, милые, добрые... Как дергает висок.., не надо
думать.., ай, как больно, как больно!
- Madame souffre "Мадам страдает? (фр.)."?
Я вздрагиваю. Мой спутник опустил Бодлера и, слегка наклонившись,
смотрит на меня.
Господи, да что у него за глаза, какой красивый разрез! В этих глазах
что-то вроде детского удивления. Так часто смотрят умные дети на старших,
когда не понимают их.
- Невралгия, - говорю я сквозь зубы. И вдруг меня охватывает нервная
дрожь. Вот они нервы! Да хорошо, если нервы, а если это лихорадка,
рецидив? Опять долгая болезнь. Нет, уж лучше умереть. Я ложусь,
отворачиваюсь к стене и меня трясет мелкой, противной дрожью.
Зачем я уехала от Ильи? Я вернусь, вернусь! Пусть это глупость,
ребячество, но ведь я больна, совсем больна у меня все болит - и бок, и
голова, и эта дрожь, дрожь.
Мысли путаются, я быстро сажусь и хватаюсь за голову; на мне шляпа, я
забыла ее снять, она мне мешает, я хочу сорвать ее, но шпильки зацепились
за волосы.
- Позвольте мне вам помочь.
Я чувствую руку в шведской перчатке на моей руке. Он отцепляет мою
шляпу и кладет на сетку, меня трясет все сильнее и сильнее, мне хочется
крикнуть, расплакаться. Слабость, разлука с Ильей, неприятная перспектива
подлаживаться к тем людям.., вот, вот сейчас разрыдаюсь. И чего этот
господин тут! Если бы его не было, одна бы я скорей успокоилась. Его
присутствие в эту минуту прямо мучительно. Этот запах духов и хорошей
сигары вдруг бросился мне в голову... Момент - и я бы оттолкнула его, но
он заговорил:
- Вы совсем больны. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?