"Анатолий Найман. Мемуарр" - читать интересную книгу автора

пробивало. Конечно, тут же стал врать. Дескать, на лестнице - у нее ведь
деревянная лестница, еще та, я прав? - под последней перед квартирой
ступенькой пошарил и нашел приклеенную снизу, свернутую в тугую трубочку,
обернутую кусочком клеенки того сорта, которым оборачивают горло, когда
делают компресс, записку с двумя словами: "Наполеон напролом". Отнес в
Публичную библиотеку на экспертизу, почерк Эф-Эм подтвердили и сказали, что
это невероятное открытие. Дина на меня взглянула диковато и с открытой
неприязнью. Я, уже, наверно, в отместку, решил спросить: вы книгу-то читали?
Она ответила: читала-читала - а) лишь бы закончить разговор, б) как когда
ссорятся, в) когда не читали.
Был еще один план в моей влюбленности. Он-то, может быть, и задел бы
ее, и не то что я держал его в запасе, но смысл его был как раз в
необнаружении. Дина не такое частое женское имя и сейчас, а из сохранившихся
с праматерних времен - в ряду двух-трех редчайших. К девятому классу Библия
вполне уже существовала, и история Дины с братцами была в ней самой
немыслимой. Почище змея с Евой, почище Каина-Авеля, почище, если позволите,
и Потопа. Эти все с участием, а главное, в реальном, чуть ли не материальном
присутствии Бога. А с Диной - людская в чистом виде. Субъекты, которых мы
знаем лично, чьи душевные движения понимаем, как свои собственные, - на Бога
только ссылавшиеся. Совершенно так же, как русские, немцы, американцы,
нательными крестиками "С нами Бог", ременными пряжками "Гот мит унс" и
монетами "Год виз ас" оправдывающие свои взаимногубительные действия.
Изнасилование девицы; не то осознание грозящей мести и расплаты, не то
западение на ее совокупительные прелести; явка с повинной, с просьбой отдать
в жены. Обычное дело, каких миллион. Согласие братьев на условии принять
всему племени жениха обрезание крайней плоти. Ответное согласие. Всеобщее
обрезание. Даже скучно, как благопристойно. Нападение на ходящий враскорячку
беспомощный мужеский пол, умерщвление каждой особи, без единого пропуска.
Чуток чересчур, немножко с перебором. Но не так, чтобы это нас, читающих,
лишило чувств и дыхания. Тут шикарно обоснование - воля Бога. Больше -
угождение Ему! Велел резать крайнюю, а мы - всю! Самого Его при этом нет -
где-то в другом месте. Но дураку ясно, что Он - такой. Что отвести Ему эту
роль - можно. Напрашивается.
Познакомившись с Диной, хотел я узнать, так ли. Дерзкие догадки - верны
ли? Наследуя имя той, какую-то частичку ее об этом знания могла она
получить. Но сорвалось, на подходе, на стадии раскола черепа никак не
библейского калибра.
Стало быть, Ева, Муза, Дина и мать их Секвойя.

Почему я предпочитаю вспоминать то, что случается сию минуту, делать
воспоминанием то, что прожито только-только, чуть ли не еще проживается,
складывать в картотеку картинки одновременно с тем, как они возникают прямо
на глазах? Потому что так воображению, галлюцинациям и выдумкам, мозаикам и
головоломкам меньше времени вмешаться.
Пятидесяти лет был я записан историей литературы в мемуаристы.
Историйкой. Ибо какая такая у нас литература, чтобы иметь историю?
Я застал хвостик имевшей. Торжествующей и гонимой. Два качества
необходимых и достаточных, чтобы заслужить себе историю. Торжествующей -
потому что ошеломительной дарами редкостными и гонимой. Гонимой - потому что
опасной дарами редкостными и торжествующей. История - номер пробы после