"Евгений Наумов. Черная радуга" - читать интересную книгу автора

"Москва, Кремль, Иосифу Виссарионовичу Сталину". Кому же еще писать?
За ним приехали в тот же вечер и, дрожащего, перепуганного насмерть,
повезли. Ну казалось бы, что взять с ребенка, который излил свои беды и
горести вождю и учителю? Но, оказывается, взять было что...
Во-первых, письмо оказалось чересчур грамотным, складно написанным.
Дело в том, что Матвейка много читал, перелопатил всю детдомовскую
библиотеку, да и сызмальства любил читать. И даже тайком написал свою первую
повесть. Толстая тетрадка в коленкоровом переплете хранилась у него под
матрасом. Повесть была так себе - разная фантастическая белиберда. Чингисхан
нападает на Русь, а его встречает Чапаев с пулеметами и косит всю
татаро-монгольскую рать. Таким простым путем автор пытался восстановить
историческую справедливость.
Вот почему он написал письмо, необычное для ребенка. Ребенок напишет:
"А нас бьют. А нас плохо кормят. Приезжайте, Иосиф Виссарионович, к нам и
посмотрите, что у нас делается..." Как будто у вождя и учителя только и дел,
что ездить по детдомам. Но в такое тогда верили.
Во-вторых, в письме были мысли. Ну это еще куда ни шло, у ребенка мысли
тоже есть, но одна мысль подействовала на тех, кто перехватывал и
перлюстрировал почту, словно красная тряпка на быка. Мысль была крамольной.
Это Матвей понял уже много лет спустя после разоблачения и обнародования. Он
не только описал порядки, царившие в детдоме, но и просил выпустить его
мать, чтобы она забрала его из детдома. (Мать в то время находилась в
заключении.) А дальше и шла та крамольная фраза:
"Мало того, что война сделала многих сиротами, их еще прибавляется,
когда сажают в тюрьму матерей и отцов". Как это стукнуло ему в голову -
одному богу известно, все-таки верно, что устами ребенка глаголет истина.
Но те, кто читал письмо, были совсем другого мнения. Для них было
совершенно очевидно, что устами ребенка глаголет какой-то затаившийся враг.
- Кто диктовал тебе письмо? - орал, стуча кулаком по столу человек с
четырьмя звездочками на погонах. - Говори!
В кабинете директора Матвейка не плакал, а тут сидел, заливаясь
слезами. Наверное, подсознательно чувствовал: это не шутки. За ним приехали
на машине военные, привели в кабинет, лица у всех сумрачные, строгие, а этот
прямо разъярен, в глаза бьет нестерпимый свет... Может, сейчас выведут и
расстреляют. И будешь лежать на площади с синими пятками.
- Я... я сам! Я сам! - повторял он, рыдая. - Сам писал!
- Врешь! Не мог ты сам написать! Тебе кто-то диктовал! Говори, кто!
И опять это страшное стучание кулаком по столу. Или капитан считал, что
на ребенка больше всего воздействует стучание кулаком, или у него вообще
была такая манера допроса, но стучал он почти беспрерывно часа два.
Наверное, кулак у него опух. А может, натренированный был.
В конце концов Матвейку вывели из кабинета в соседнюю комнату, уже не
плачущего, а судорожно всхлипывающего. Может быть, капитан позвонил своему
начальству, а может, ему самому пришла в голову простая и здравая мысль,
которая должна была прийти еще два часа назад. Подследственного заставили
написать свою биографию. Точнее, автобиографию.
Уж Матвейка и выложился! Уж и постарался! Смекнул, в чем дело, и, чтобы
доказать, какой он грамотный и глубокомысленный, даже такие словечки
ввертывал, как "вышеуказанный", "упомянутый", "нижеозначенный". Корпел целый
час...